Николай Иванович Бухарин (1888–1938) остаётся одной из самых загадочных фигур советской истории. Его реабилитация состоялась в 1988 г., но до сих пор не опубликовано ни одного исторического свидетельства, доказывающего справедливость этого вердикта. Все документы, изданные в период «бухаринского бума» 1990-х гг., так или иначе затрагивают вопрос о выдвинутых обвинениях, но лишь в единственном случае — в письме к И.В.Сталину от 10 декабря 1937 г. — Бухарин сказал решительное «нет» вменяемым ему в вину преступлениям, тогда как все остальные документы, в том числе и другие его письма, скорее, свидетельствуют об обратном.
Значительное число источников, связанных с последним периодом жизни Бухарина, по-прежнему недоступно для историков . В данной публикации вниманию читателей предлагается документ, который относится как раз к этому малоизвестному и, в сущности, малоисследованному этапу жизненного пути Бухарина, — этапу, который всё ещё хранит множество тайн и неразгаданных загадок. Речь идёт о найденных в т.н. «архиве Волкогонова» самых первых признательных показаниях Бухарина, написанных им 2 июня 1937 г., т.е. через три месяца пребывания на Лубянке. По мнению публикаторов, документ позволяет увидеть в несколько ином свете ранее хорошо известные факты и сведения из жизни Бухарина.
ЧАСТЬ 1. ВНЕШНЯЯ КРИТИКА ДОКУМЕНТА
«Архив Волкогонова»: что это?
Архив генерал-полковника Д.А.Волкогонова (1928–1995), военного историка, писателя, депутата Верховного Совета СССР и советника Президента РФ, комплектовался во время его работы над серией биографических книг о политических лидерах Советского Союза. Пользуясь привилегированным доступом к бывшим советским архивам, историк в течение длительного времени подбирал в свою коллекцию фотокопии документов, часть которых до сих пор малоизвестна исследователям. Незадолго до смерти генерал постарался, чтобы фотокопии из его коллекции оказались в Библиотеке Конгресса США, куда в конце концов они в два этапа были переданы членами семьи Дмитрия Антоновича в 1996 и 2000 гг.
В настоящее время «архив Волкогонова» (31 коробка с фотокопиями и 20 микрофильмов) хранится в Отделе рукописей Библиотеки Конгресса и открыт для работы исследователей. Документы охватывают период 1763–1995 гг., но преимущественно относятся к советскому времени. Все они сгруппированы в 16 серий; причём 13 из них соответствуют архивным учреждениям, откуда они в своё время были скопированы, а ещё 3 серии – личные бумаги Волкогонова, крупноформатные документы и другие материалы.
По словам П.Гримстед, вплоть до 2000 г. доступ к архиву был ограничен. Но и после его открытия сохранились некоторые неудобства. Так, приходится мириться с тем, что до сих пор нет подробной описи хранящихся документов. Весь архив, как отмечалось, состоит из фотокопий и микрофильмов с фотокопий, причём далеко не все из них изначально выполнены с надлежащим качеством; поэтому в ряде случаев остаётся только сетовать на неразборчивость текста, особенно в части пометок на документах, надписей и рукописных вставок.
Возможно, именно этими обстоятельствами объясняется тот факт, что историки по обе стороны океана пока мало используют копии из волкогоновской коллекции, хотя архивный доступ к оригиналам тех же документов в ЦА ФСБ или АП РФ зачастую ограничен или вообще невозможен.
Предлагаемый вниманию документ обнаружен в результате систематического изучения содержимого отдельных частей архива среди копий документов по «делу Бухарина» в коробке № 21, микрофильм 13–14.
Доказательства подлинности документа.
Сама структура «архива Волкогонова» подразумевает, что все помещённые там фотокопии сделаны с документов, оригиналы которых хранятся в архивных фондах Российской Федерации. Но так ли это? Вопрос отнюдь не праздный: в последние годы появилось немало «документов ниоткуда» — источников весьма сомнительного происхождения, неподлинность которых иногда не вызывает даже сомнений. Пример тому — весьма известная история с обнаружением фальшивых «постановлений Политбюро ВКП (б)» и их фотокопиями в Гуверовском институте в США .
Поэтому, строго говоря, для корректного использования волкогоновских копий следует заранее позаботиться о поиске доказательств подлинности используемого документа, что для некоторых документов может вылиться в самостоятельную проблему.
В нашем случае сомнения разрешились довольно просто: показания Бухарина от 2 июня 1937 г. упоминаются в работах ряда современных исследователей (С.Коэн, Б.А.Старков) , причём в каждом случае вне какой бы то ни было связи с «волкогоновским архивом» в США.
Правда, в самой волкогоновской биографии Сталина об июньских показаниях Бухарина нигде не упоминается. Однако в данном случае нет особых противоречий: работа над биографией Сталина завершилась, по словам историка, в 1985 г. , когда многие из источников фактически были Волкогонову недоступны и попали в его личный архив годы спустя .
Но, пожалуй, наиболее убедительные аргументы в пользу подлинности можно отыскать в изданной ещё в 1938 г. стенограмме процесса по делу правотроцкистского блока, где, с одной стороны, сам Бухарин заявил, что «около 3-х месяцев запирался» , а с другой, — государственный обвинитель А.Я.Вышинский дважды процитировал интересующий нас документ. В обоих случаях цитаты и исходный текст совпадают слово в слово. Причём в одном из случаев выдержка из бухаринских признаний приводится вообще без ссылок на первоисточник, поэтому, если бы документ кем-то подделывался, у предполагаемого фальсификатора не было ни малейших оснований включать в текст цитату неизвестного для него происхождения.
Всё сказанное служит неопровержимым доказательством подлинности исследуемого источника .
ЧАСТЬ 2. ВНУТРЕННЯЯ КРИТИКА ДОКУМЕНТА
Признания Бухарина в зеркале реабилитационной Комиссии ЦК КПСС (1988 г.)
Вопрос об оценке признательных показаний Бухарина нельзя рассматривать в отрыве от материалов по его реабилитации 1988 г. Однако в силу многоаспектности самой проблемы отошлём заинтересованного читателя к монографии М.Юнге; здесь же лишь отметим, что, по мнению немецкого автора, «реабилитация в Советском Союзе осталась актом политико-административного произвола, определявшегося, прежде всего, политической целесообразностью, а не уголовно-правовой корректностью» . Этот вывод справедлив и для реабилитаций периода горбачёвской «перестройки» и «гласности».
Действительно, решения о юридической и партийной реабилитации Бухарина стали прямым следствием нового курса и политических установок, сформулированных генеральным секретарём Политбюро ЦК КПСС М.С.Горбачёвым на октябрьском (1987 г.) Пленуме ЦК КПСС и в речи, посвящённой 70-летию Октябрьской революции, ещё до изучения каких-либо исторических или уголовно-следственных материалов . Из стенограмм заседаний Комиссии Политбюро ЦК КПСС по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями 30–40-х и начала 50-х гг. (председатель М.С.Соломенцев), следует, что её участники исправно придерживались не только духа, но и буквы этих докладов, опирались на личное мнение Горбачёва по данному вопросу .
Несмотря на необъективность и заданность решений, реабилитационная Комиссия в своей работе, в сущности, столкнулась с тем же кругом проблем, который имеет значение и для нас. А именно: как следует оценивать достоверность покаянных признаний Бухарина? Наш интерес к материалам Комиссии не в последнюю очередь связан ещё и с тем, что в её поле зрения попал сам публикуемый ниже документ — показания Бухарина от 2 июня 1937 г.
Небезынтересно, что среди прочего Комиссию привлёк вопрос и об аутентичности документа, ибо «когда рассматривался этот материал в 1961 г., оказалось, что этих первых показаний в деле не было. Потом их нашли и в это дело поместили». Комиссия обратила внимание и на то, что «первые показания написаны им [Бухариным] собственноручно. Он всё отрицал. А потом стал признавать. И с этого момента, когда он стал признавать, есть материал, написанный на машинке» . Но поскольку каждая машинописная страница бухаринских показаний была заверена его личной подписью , вопрос об авторстве документа у реабили¬тационной Комиссии отпал. Возможно, свою роль сыграл тот факт, что подлинность показаний, судя по документам, не вызвала сомнений и в 1961 г.
Так или иначе, Соломенцев счёл необходимым подробно остановиться на содержании первых показаний Бухарина, сказав об этом так: «Там он [Бухарин] начинает полностью себя разоблачать. Причем берёт историю начала его отклонения от ленинского курса, когда это началось, почему это началось. И он подходит к этому периоду, когда они стали блокироваться с троцкистами. Чем он объясняет? Одно время положение в стране было очень тяжёлое. В партийных рядах становится много недовольных. И тогда они рассчитывали на то, что могут поменять руководство путём решения этого вопроса на пленуме демократическими путями или же каким-то другим [путём], без применения террора. Потом, когда прошло какое-то время, они увидели, что положение в стране поправляется, положение Сталина становится более прочным, его поддерживает большинство в партии, в народе. Он завоёвывает авторитет. Теперь они говорят, что такими методами они не могут с ним справиться. Единственный метод — это террор. В связи с этим они тогда начали искать контакты с троцкистами. Главный, кто вёл это дело, был Томский. Потом и Бухарин, и Рыков в этих встречах в меньшей мере участвовали. Тогда они стали договариваться об этой форме борьбы и на каком-то этапе пошли на контакт» .
Увы, предложенная Соломенцевым интерпретация не вполне точно отражает содержание документа, ибо в дополнение к показаниям об эволюции своих взглядов Бухарин сделал ряд других очень важных признаний. В частности, он подтвердил существование подпольной сети, или тайного оппозиционного «блока» высокопоставленных заговорщиков против Советского правительства, их связь с высланным из СССР Л.Д.Троцким и занимающими высокое положение военачальниками, включая маршала М.Н.Тухачевского, наличие контактов Троцкого и группы военных с нацистской Германией. Бухарин также засвидетельство¬вал, что в качестве политической программы блок принял «рютинскую платформу» и разработал план «дворцового переворота» с целью отстранения Сталина и его ближайших соратников от власти, не останавливаясь перед такими крайними мерами политической борьбы, как убийства (террор).
Несмотря на искажённое изложение материала, очень показательно, что такому искушённому партийному аппаратчику, как Соломенцев, кажется логичной и правдоподобной эволюция Бухарина из сторонника большевистской демократии в политика, поддерживающего крайне жёсткие, вплоть до террора, методы борьбы со Сталиным и готового ради этой борьбы пойти на союз с такими силами, как троцкисты. Заметим, что последнее даже на языке «гласности» означало альянс с убеждёнными антагонистами ВКП (б) и врагами СССР.
Ещё обратим внимание, что в данном случае Соломенцев отступил от господствовавшей ещё со времён «закрытого доклада» Н.С.Хрущева (1956) точки зрения, согласно которой никаких оппозиционных Сталину сил и течений внутри ВКП (б) не существовало. Очевидно, утверждая противоположное, Соломенцев исходил не из официозных теорий, а из опыта своей партийно-аппаратной работы в ЦК КПСС, а среди прочего — как свидетель и один из пассивных участников антихрущёвского переворота 1964 г.
Следующий из вопросов, привлёкший внимание членов Комиссии, связан с признаниями Бухарина своей вины на разных этапах предварительного следствия и на процессе.
Если обратиться к доступным сегодня историческим материалам, легко обнаружить, как Бухарин признал свою вину сначала на предварительном следствии в НКВД, затем во время допросов Прокурора СССР Вышинского и после того — как минимум ещё трижды — в ходе судебного заседания. Все эти случаи поименованы Бухариным в его последнем слове на процессе (недавно оно без каких-либо редакционных купюр опубликовано в журнале «Источник» ). В отсутствие аргументированных сомнений (а именно с таким случаем мы имеем дело) признания, полученные от подозреваемого на следствии и подтверждённые в суде, в мировой юридической практике принято считать правдивыми; соответственно преступления, в которых сознался обвиняемый и многажды подтвердил их, в том числе в суде, принято считать действительно им совершёнными.
Важно отметить: перечень обвинений, выдвинутых против Бухарина на суде, и список того, в чём он сознался как в своих преступлениях, не совпадают. Вышинский добивался от него признаний по гораздо более широкому кругу обвинений. Но Бухарин был постоянно активен, то и дело пререкался с государственным обвинителем, пытаясь отклонить многие из этих обвинений как несправедливые или недоказанные.
Но в том-то всё и дело, что в одних случаях Бухарин твёрдо и решительно отстаивал свою невиновность, а в других — не делал даже робких попыток что-либо опровергнуть. Возникает вопрос: почему?
Согласно одной весьма популярной версии, признания Бухарина следует считать завуалированной попыткой отрицания выдвинутых против него обвинений средствами «эзопова языка» . Но то, в чём он действительно признался, с лихвой хватило бы для вынесения смертного приговора. Причём сопоставление, например, самых первых признательных показаний Бухарина с тем, что было написано или сказано им на последующих этапах следствия и в суде, показывает смысловую устойчивость его утверждений, их очень близкое соответствие друг другу.
В частности, речь идёт о признаниях Бухарина в принадлежности к подпольной антисоветской организации «правых», «в подготовке заговора — “дворцового переворота”, в подготовке государственного переворота» и планах убийства Сталина . Имеющиеся в показаниях небольшие расхождения и отсутствие в них некоторых эпизодов объясняются, скорее, не навязыванием извне, а начальным этапом следственных действий. Ведь, как уже говорилось, 2 июня 1937 г. Бухарин дал самые первые признательные показания после ареста 27 февраля того же года.
Складывается впечатление, что Бухарин действительно хотел отклонить, отвести от себя обвинения лишь в тех преступлениях, которые не совершал, но вынужден был сознаваться, когда чувствовал свою ответственность за содеянное.
Остаётся сказать, что реабилитационная Комиссия не стала углубляться в смысловые нюансы бухаринских признаний, предложив весьма ловкий выход из щекотливого положения: стенограммы процесса решено было считать «недостовер-ными, неправдивыми», а следственные и судебные материалы — сфальсифициро-ванными, «утратившими и юридическую, и моральную силу» .
Бухаринские признания: другие аргументы «против»
Судебно-следственные материалы принадлежат к категории наиболее сложных исторических источников. При использовании их в научных исследованиях всегда есть опасность совершить ошибку, приняв за истину сведения, правдивость которых ещё нуждается в доказывании, или, наоборот, исключив из рассмотрения уже установленные факты лишь на том основании, что они взяты из судебно-следственных материалов.
В нашем случае проблема аутентичности имеет другую важную сторону: действительно ли показания принадлежат перу самого Бухарина? Или документ им только подписан? Иначе говоря, есть ли какие-либо следы принуждения Бухарина к тому, чтобы написать (или только заверить своей подписью) «нужные» признания?
В современной историографии среди аргументов, которые обычно приводятся для обоснования неправдивости чьих-либо показаний, чаще всего называют (i) пытки и другие методы физического воздействия, (ii) угрозы подвергнуть репрессиям членов семьи и (iii) вынужденное «сотрудничество» подследственного в надежде сохранить свою жизнь. Ниже будут рассмотрены документальные свидетельства пребывания Бухарина на Лубянке, с помощью которых мы могли бы оценить справедливость приведённых выше доводов. Кроме того, мы вынуждены будем затронуть вопрос о «постановочных» мероприятиях, с помощью которых следователи НКВД готовили Бухарина к процессу по делу правотроцкистского блока.
Сообщая об укоренившихся в практике НКВД истязаниях заключённых, Коэн, Р.Медведев и даже Р.Конквест почти единодушно отмечают, что на Лубянке Бухарин каким-либо методам физического воздействия не подвергался . И в 1988 г., когда тот же вопрос был поднят реабилитационной Комиссией, из КГБ СССР пришло подтверждение, что в архивах госбезопасности не найдено никаких материалов, которые можно было бы расценить как доказательства применения недозволенных методов следствия против Бухарина. Причём сам председатель Комиссии высказал сомнения, что какой-то следователь с меньшим интеллектом был способен манипулировать такими людьми, как Бухарин.
Действительно, всё, что нам известно о месяцах, проведённых Бухариным в тюрьме, плохо согласуется с версией о «кровавых застенках НКВД». Не секрет, что на Лубянке Бухарин много и очень плодотворно занимался научной и литературной работой. Общий объём написанного им в тюремной камере превышает 50 авторских листов (больше 1 тыс. машинописных страниц) и включает в себя теоретические работы «Философские арабески» и «Социализм и культура», первую часть автобиографического романа «Времена», книгу стихов и ряд менее значительных сочинений.
Таким образом, нет ни прямых, ни косвенных свидетельств, которые бы подтверждали версию о пытках. Вместо этого те же Коэн и Р.Медведев высказывают предположение, что Бухарин был вынужден давать показания, испугавшись за судьбу жены, малолетнего сына и других своих родственников.
Надо сказать, такая версия впервые вышла из-под пера невозвращенца из НКВД А.Орлова в 1953 г. , а все современные авторы подхватили её в надежде со временем получить нужные доказательства. Но вплоть до последних лет никакие из известных сейчас источников, включая тюремные письма Бухарина и воспоминания его жены А.М.Лариной, правдивость данной версии не подтверждают. Что касается самого Орлова, вся его «информация» почерпнута из коридорных слухов, которые он собирал среди немногих друзей в НКВД во время своих краткосрочных визитов в Москву из охваченной войной Испании, где Орлов находился во все годы «больших чисток» почти безвыездно .
Здесь, вообще говоря, можно было бы поставить точку, ибо кроме заверений самого Орлова никаких иных подтверждений истинности рассказанной им истории нет. Однако авторам показалось интересным посмотреть, как другие известные факты опровергают или подтверждают «теорию Орлова».
Скажем, после выхода в свет книги Орлова очень большую популярность приобрела версия, гласящая, что жена и ребёнок стали главным козырем, используя который следователям НКВД удалось вырвать у Бухарина признания в антигосударственных преступлениях. Иными словами, добиться от Бухарина «нужных» показаний удалось только под гарантии неприкосновенности его родственников.
По опубликованным сведениям, исключение Бухарина из ВКП (б) и его арест действительно неблагоприятно сказались на судьбах членов его семьи, но никто из них не подвергся гонениям вплоть до вынесения их именитому родственнику смертного приговора в марте 1938 г .
Раньше других была арестована первая жена Бухарина, Н.М.Лукина, и случилось это 30 апреля 1938 г. — через полтора месяца после расстрела бывшего мужа. Из всех родственников она единственная в 1940 г. была приговорена к расстрелу. Младший брат Н.И.Бухарина Владимир был взят под стражу в ноябре 1939 г., а вторая жена, Э.И.Гурвич, и дочь Светлана арестованы в 1949 г. Что касается отца, Ивана Гавриловича, он совсем не был подвергнут аресту, но вскоре после февральско-мартовского (1937) Пленума ему было отказано в пенсии. В 1940 г. Бухарин-отец умер своей смертью.
Больше всех настрадалась последняя жена Бухарина, А.М.Ларина. Впрочем, в течение ещё трёх месяцев после ареста мужа ей удавалось сохранять за собой апартаменты в Кремле, где она проживала как близкий родственник одного из представителей советской партийной элиты. И только после появления признательных показаний Бухарина в июне 1937 г. от неё в конце концов потребовали покинуть Москву и переселиться в один из пяти городов Советского Союза (она выбрала Астрахань). В декабре 1937 г. Ларина попала в лагерь в Томске и там узнала о суде над мужем, а ещё через 9 месяцев оказалась в Москве в следственной камере НКВД на Лубянке … Ларина провела многие годы в лагере и ссылке, но дожила до глубокой старости и даже дождалась посмертной реабилитации своего мужа.
Выходит, что, чем больше Бухарин каялся, тем более жёсткие репрессивные меры принимались в отношении его родственников. Ничего не зная о судьбе близких, Бухарин, похоже, сам был одной из причин их моральных и физических страданий; и чем в больших преступлениях он признавался, тем большие мучения и беды выпадали на долю его семьи, а не наоборот. И ничто не указывает на то, что всё новые показания Бухарина у него выуживали ценой спасения от репрессий членов его семьи.
Словом, простая проверка только подтверждает уже известное нам: «версия Орлова» безосновательна во всех отношениях. И остаётся только сказать, что слух, изложенный в книге Орлова, представляет собой разновидность «истории» более общего характера, согласно которой Бухарин предпринимал-де отчаянные попытки «выторговать» себе что-то у Сталина и НКВД. Все отличия между версиями сводятся лишь к предмету «торга»: в одном случае речь будто бы шла о неприкосновенности членов бухаринской семьи, в другом – о нём самом и сохранении его жизни (если, разумеется, следствие получит «нужные» показания, или, по другой версии, если Бухарин надлежащим образам сыграет свою роль на процессе).
На самом деле предсмертные бухаринские документы хотя и проникнуты трогательной надеждой на сохранение жизни, но не содержат даже намёка, что, дескать, он, Бухарин, исполнил всё именно так, как его просили, и потому-де рассчитывает на пощаду . Речь, в частности, идёт о таких свидетельствах, как последнее письмо к жене («Я пишу тебе накануне процесса…») и официальные прошения о помиловании. Эти источники не дают повода думать, что те или иные лубянские признания получены от Бухарина вследствие «торга» или какого-нибудь неравноправного «сговора».
(По тем же причинам версию Артура Кёстлера в его романе «Слепящая тьма», которая то и дело используется, чтобы объяснить мотивы поведения Бухарина на процессе, тоже следует считать ошибочной. Не затрагивая здесь вопрос о некорректности использования литературно-художес¬твен¬ных версий в научно-исторических исследованиях, отметим, что в данном случае вымысел писателя опровергается документами, исходящими от самого Бухарина.)
И, наконец, несколько слов о «сценариях» процесса Бухарина–Рыкова. В литературе нередко утверждается, что идея проведения показательного процесса над Бухариным родилась осенью 1936 г. или даже раньше . Но в свете документов, которые недавно стали доступны историкам, эти утверждения требуют существенной коррекции.
Как следует из сведений общества «Мемориал», в июне 1937 г. две трети будущих подсудимых оставались на свободе, в том числе такие ключевые фигуры процесса, как Гринько, Розенгольц, Шарангович, Икрамов и Ходжаев . Особенно любопытно, что имена 15 обвиняемых (из всего 21) , включая Бухарина и Рыкова, указаны в т.н. сталинских «расстрельных списках», которые составлялись для рассмотрения дел в закрытом и упрощённом порядке . Основная часть будущих подсудимых по делу право¬троцкистского блока была внесена в список «бывших членов и кандидатов ЦК ВКП(б)» от 1 ноября 1937 г. и вычеркнута оттуда рукой неустановленного редактора. Некоторые фигурируют в различных списках дважды (как Раковский) или трижды (как Зубарев), или дважды в одном и том же списке (как Шарангович).
Всё это говорит о том, что никакие «сценарии» будущего процесса не были готовы ни в 1935–36 гг., ни даже 1 ноября 1937 г., когда большой список бывших партийно-государствен¬ных чиновников был передан на утверждение Молотова, Сталина, Ворошилова, Кагановича и Жданова как «подлежащих суду Военной коллегией Верховного суда СССР». Следовательно, когда в июне 1937 г. Бухарин давал свои показания, у НКВД не было наперёд готового «постановочного» плана для процесса, и соответственно не было и намерений добиться от него признаний, которые соответствовали бы такому «срежиссированному» судебному действу.
Оставляя в стороне обстоятельства, которые, возможно, потребуют несколько иначе взглянуть на подготовку последнего из больших московских показательных процессов, отметим здесь главное: с очень большой долей вероятности следует считать, что всё написанное Бухариным в его признательных показаниях принадлежит именно ему и только ему.
Письмо Бухарина к Сталину от 10 декабря 1937 г.
До настоящей публикации признательные показания Бухарина, данные им до суда, не привлекали внимание научной общественности и не печатались в исторической литературе. Но в начале 1993 г. сразу два российских исторических издания опубликовали «сенсационное» письмо от 10 декабря 1937 г. на имя Сталина, в котором Бухарин в твёрдой и решительной форме настаивал на ложности выдвинутых против него обвинений. Не стесняясь в выражениях, Бухарин прямо подверг сомнению всё, что он признавал ранее: «Стоя на краю пропасти, из которой нет возврата, я даю тебе предсмертное честное слово, что я невиновен в тех преступлениях, которые я подтвердил на следствии».
Поскольку письмо от 10 декабря 1937 г. — единственное свидетельство, подразумевающее абсолютную невиновность Бухарина, следует остановиться на нём подробнее.
Дело в том, что, несмотря на категоричность своего письма, Бухарин не только отрёкся от всех своих прежних показаний, но и, не удержавшись, покаялся в некоторых других старых «грешках». Но лучше бы он этого не делал.
Как отмечают Гетти и Наумов, в письме от 10 декабря 1937 г. Бухарин несколько вышел за рамки того, что ему уже приходилось признавать на февральско-мартовском Пленуме ЦК ВКП(б) 1937 г. Так, в начале п.2 письма он сообщает, что на Пленуме он фактически кое-что утаил от своих товарищей, а заканчивает тот же самый п.2 словами: «Я на пленуме говорил, таким образом, сущую правду, только мне не верили» (выделено Бухариным. — Г.Ф., В.Б.). Иными словами, Бухарин стремится показать, что, не сказав всей правды на Пленуме, он сообщает её только сейчас. Но такая тактика, по Гетти и Наумову, лишь усилила подозрения в продолжающейся неискреннос¬ти Бухарина, уничтожила последние крупицы доверия к нему, если таковые ещё оставались .
Следы подобной неискренности мы находим и в других частях письма. Так, в п.7 своего «трогательного» послания Бухарин пишет: «Я знаю, что Н[адежда] С[ергеевна Аллилуева] не поверила бы ни за что, что я злоумышлял против тебя…». Если читать дословно, то всё тут следует считать чистой правдой: ведь Бухарин и не говорит, что не принимал участия в подготовке убийства Сталина; он лишь пишет, что (скончавшаяся к тому времени) жена Сталина не поверила бы в такие его помыслы! Ясно, сколь велика смысловая разница между обоими утверждениями.
(Вообще, Бухарин был весьма увёртлив по натуре и постоянно «играл» в словечки. Такая манера общения бросилась в глаза Вышинскому. И не ему одному: многие из выступавших на февральско-мартовском Пленуме отмечали отсутствие у него искренности, его «склизкость» в общении с коллегами по ЦК.)
В письме Сталину Бухарин пишет о своей невиновности в тех преступлениях, совершение которых он подтвердил на следствии. Но какие именно показания ранее «подтвердил» Бухарин?
Фраза недвусмысленно подразумевает, что какие-то из бухаринских показаний были ему навязаны следствием. Но даже Соломенцев, стоявший во главе реабилитационной Комиссии, которая в конце концов вынесла Бухарину оправдательный вердикт, отмечал, что в течение 3 месяцев «он всё отрицал, причем писал собственноручно», «после каждой очной ставки говорил: что бы с ним ни сделали, он не пойдет на то, чтобы признать ложное обвинение, которое выдвигается этими лжецами, мерзавцами» .
Но затем происходит перелом, и Бухарин без всякого сопротивления (и собственноручно, как выяснил Соломенцев) пишет заявление на имя Ежова, где признается, что он-де «участник организации правых до последнего времени, что входил наряду с Рыковым и Томским в центр организации, что эта организация ставила своей задачей насильственное свержение Советской власти (восстание, государ[ственный] переворот, террор), что она вошла в блок с троцкистско-зиновьевской организацией». Иначе говоря, в первом же заявлении на имя Ежова Бухарин сознался именно в тех преступлениях, которые подтвердил в конце следствия, а затем и на суде.
Коэн и Хеделер отмечают, что возможной причиной бухаринских признаний стал арест маршала Тухачевского и других видных военачальников . Если речь идёт о совпадении, то довольно странном: ведь и Бухарин в первых же своих признаниях назвал Тухачевского, Корка, Примакова как участников группы заговорщиков в Красной Армии. Как показано выше, меры физического воздействия против Бухарина не применялись; следовательно, можно предположить, что арест Тухачевского и стал главной причиной сильного потрясения, которое Бухарин испытал в связи с крахом последней надежды на спасение . И, наконец, последнее: письмо Бухарина от 10 декабря 1937 г. нельзя считать правдивым хотя бы потому, что, по меньшей мере, одно из его утверждений, несомненно, лживо. Речь идёт об уверениях Бухарина, что он, дескать, никоим образом не был причастен к планам убийства Сталина. Но, как теперь выяснилось, Бухарин действовал точно противоположно тому, что написано им в письме от 10 декабря 1937 г. Что стало известно из изданных в 1971 г. мемуаров одного из близких соратников Бухарина — швейцарского коммуниста и члена Исполкома Коминтерна Жюля Эмбер-Дро .
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Мы пытались доказать, что показания Бухарина от 2 июня 1937 г. — безусловно подлинный и аутентичный (принадлежащий самому автору) документ, сведения из которого с очень высокой степенью вероятности следует считать правдивыми.
Гровер Ферр (США),
Владимир Бобров (Россия)
Источник
|
