Содержание
• Сын русского гренадера [5]
• На «Океане» [18]
• Против воли [27]
• «Принцесса Христиана» [41]
• Итак, я гражданин... [71]
• Снова на Балтике [83]
• В дни великого штурма [121]
• Отпор контрреволюции [128]
• Словом и маузером [159]
• Оборона Царицына [178]
• Он шел на Одессу [191]
• На бронепоезде [206]
• Эпилог [222]
• Примечания
Амурский Илья Егорович
Матрос Железняков
Сайт «Военная литература»: militera.lib.ru
Издание: Амурский И. Е. Матрос Железняков — М.: Московский рабочий, 1968.
[1] Так помечены страницы, номер предшествует.
{1} Так помечены ссылки на примечания.
Аннотация издательства: «В степи под Херсоном высокие травы, в степи под Херсоном курган...» Эта песня о матросе-партизане Железняке — герое гражданской войны А. Г. Железнякове широко известна у нас в стране. Но немногие знают, как сложилась жизнь этого удивительной отваги и мужества человека. Побег с царского флота, штурм Зимнего, разгон Учредительного собрания, командование бронепоездом — вот славные страницы биографии героя. Его вела по жизни жажда подвига и беззаветная верность революции. Автор книги — бывший военный моряк-балтиец, писатель Илья Амурский — долгие годы собирал сведения о жизни и деятельности Железнякова, разыскивал его родственников, товарищей, очевидцев событий. На основании этого материала и написана книга. Многие десятки тысяч бесстрашных бойцов отдали свои жизни за дело народа, сражаясь в рядах Красной Армии и Военно-Морского Флота. Имена таких народных героев, как Чапаев, Щорс, Руднев, Пархоменко, Лазо, Дундич, матрос Железняков и многих других, будут постоянно жить в сердцах поколений. О них благодарный советский народ слагает свои песни, о них пишут и еще будут много писать книг. Они вдохновляют нашу молодежь на подвиги и героизм и служат прекрасным примером беспредельной преданности своему народу... — К. Е. Ворошилов.
|
Отпор контрреволюции
Сбежав из восставшего Петрограда, как затравленный заяц, метался Керенский по фронту. Он уговаривал, умолял, угрожал, обманывал. Но ему удалось привлечь к наступлению на столицу только один спровоцированный генералом Красновым конный корпус.
27 октября генерал Краснов занял Гатчину, а под утро 28 октября, подавив артиллерийским огнем и конными атаками сопротивление разрозненных немного-/ численных отрядов, защитников Царского Села, захватил этот важный стратегический пункт на подступах к Петрограду. Контрреволюционные войска намеревались 29 октября начать штурм столицы при поддержке юнкерских училищ, подготовивших мятеж внутри города.
Поднятые тревожными гудками фабрик и заводов, двинулись на фронт тысячи питерских рабочих, войсковые части, отряды матросов. Ушел на фронт и Железняков.
Для разгрома врага была создана мощная огневая завеса. Артиллерия вызванных из Гельсингфорса военных кораблей готовилась стрелять по путям подхода врага. Рабочие заводов за считанные часы соорудили бронеплощадки с орудиями, бронепоезда.
Поздно вечером 30 октября революционные войска нанесли поражение красновцам, выбили их из Царского Села. В штабе фронта Железняков встретился с Семеном Рошалем. Он был одним из руководителей обороны Петрограда на этом участке. Глядя на осунувшееся, с ввалившимися глазами лицо командира, Анатолий не выдержал: [128]
— Семен Григорьевич, отдохни хоть немного.
— Рано еще думать об отдыхе, — ответил тот. — Надо ехать в Петроград за подкреплением. И тебя, как члена военно-морского ревкома, вызывают туда.
В здании Адмиралтейства — центре всех руководящих военно-морских организаций — Железняков оказался ночью. Войдя в одну из комнат, он увидел спящего на диване Ховрина, — вероятно, тот тоже недавно вернулся с фронта. Тихо, чтобы не разбудить товарища, Анатолий стал рыться в ящиках стола: а вдруг окажется хоть кусочек хлеба? Но поиски были тщетными. Спать приходилось ложиться голодным.
Растянувшись на большом длинном столе, покрытом зеленым сукном, Анатолий, уже засыпая, подумал: «А ведь еще несколько дней назад за ним сидел, может быть, сам Вердеревский, министр...»
Утром Железнякова и Ховрина вызвали к Ленину.
— Неужели нас вызывает сам Ильич? — радовался и удивлялся Железняков.
Он быстро начал расправлять складки на брюках, бушлате. Торопливо почистил сапоги углом расстеленного на полу ковра.
— Ну вот, нашел время, чем заниматься! — проворчал, сразу проснувшись, Ховрин.
— Что ж, по-твоему, можно явиться к Владимиру Ильичу в грязных сапогах? — огрызнулся Анатолий.
— Товарищ Ленин знает, что мы только вчера вернулись с фронта, — ответил Ховрин.
Идти было недалеко. Ленин находился в штабе Петроградского военного округа, расположенном поблизости от Адмиралтейства. [129]
В кабинете рядом с Владимиром Ильичем стоял Антонов-Овсеенко.
Дружески поздоровавшись с моряками, Ленин сказал, что вызвал их по очень важному делу: в Москве идет бой с юнкерами. Нужно срочно помочь пролетариату Москвы.
Балтийцам было поручено в течение восьми часов сформировать матросский отряд.
Вместе с матросами должны были выехать и солдаты Лодейно-польского полка, а также отряд красногвардейцев-питерцев, Комиссаром сводного отряда был назначен старый большевик, член Военно-революционного комитета Константин Степанович Еремеев, любовно прозванный балтийцами «дядей Костей». Ховрин был назначен комиссаром одного из отрядов, Железняков его адъютантом.
Возникло неожиданное осложнение с выездом: предатели из Всероссийского исполнительного комитета железнодорожников (Викжель) отказались предоставить поезда.
Десятки вооруженных матросов под командой Железнякова с помощью железнодорожников разыскивали по вокзальным тупикам, запасным путям вагоны, грузили оружие, размещались сами. Подбирались поездные бригады.
В 4 часа утра 2 ноября три эшелона двинулись в путь. На головном — матросы, на втором — красногвардейцы, сзади — 426-й Лодейно-польский полк. Газета «Правда» напутствовала бойцов: «Отряды моряков, солдат и красногвардейцев отправились из Петрограда в Москву ускорить победу московского пролетариата и гарнизона. Да здравствует революционная солидарность самоотверженных борцов за дело рабочих и крестьян! Вперед, к победе!» [130]
Заполненные вооруженными матросами и красногвардейцами вагоны гудели веселым шумом. Заглушая лязг буферов и колес, перекатывались по длинному составу песни, в раскатистом хохоте тонули матросские шутки, звенели гармошки.
В штабном вагоне головного эшелона вместе с Еремеевым находились члены Морского военно-революционного комитета Берг и Железняков.
На станции Любань была получена неожиданная весть, что впереди идет неизвестный бронепоезд.
Попыхивая трубкой, Еремеев спокойно продиктовал телеграмму:
«Начальнику станции Чудово. Предлагаю вам задержать и не пропускать до моего прибытия неизвестный поезд, следующий на Москву».
Но в Чудове задержали не бронепоезд, а эшелон самого Еремеева. Ему предъявили телеграмму за подписью Викжеля.
В телеграмме категорически предписывалось начальникам всех станций пропускать вне всякой очереди бронепоезд, идущий под номером 251-бис, и задерживать неизвестные воинские составы, возглавляемые неким Еремеевым, выдающим себя за члена Военно-революционного совета.
— Что-о-о! — широко раскрыл глаза Еремеев, крепко сжимая в зубах мундштук трубки. — Тысяча дьяволов! Да ведь под номером 251-бис идет наш второй состав!
Срочная телеграмма по линии, выстуканная телеграфистом под диктовку Еремеева, требовала от всех руководителей железнодорожных организаций, под угрозой расстрела, во что бы то ни стало задержать бронепоезд. Но бронепоезд мчался все дальше и дальше. Нагоняя на всех страх своими пушками и двадцатью пулеметами, он беспрепятственно проносился вихрем [131] через станции и разъезды. Вскоре выяснилось, что это тот самый бронепоезд Керенского, который обстреливал красные части под Царским Селом. Спасаясь от захвата, он прорвался через станцию Дно по Полоцкой линии на Николаевскую железную дорогу и теперь мчался на помощь московским юнкерам.
Кто-то высказал предположение: возможно, на нем сам Керенский.
Теперь Железнякова нельзя было удержать никакими силами. Он возбужденно ерошил волосы, хватался за наган и готов был на любой риск, лишь бы задержать и разоружить бронепоезд. Он не отставал от Еремеева:
— Товарищ комиссар, Константин Степанович, разрешите захватить бронепоезд.
— Каким образом?
— Нагоним!
— А дальше?
— Разгромим, если не сдастся!
— Из винтовок?
— Да, если нужно, то с помощью винтовок и ручных гранат.
Еремеев дал согласие. Железняков с друзьями стремительно пошел вдогонку бронепоезду на головном эшелоне.
Напрасно пытался враг уйти. Как затравленный зверь, преследуемый опытными охотниками, испуганно удирая, он летел по рельсам, выжимая из паровоза все, что можно выжать. За ним стремительно летел матросский поезд. Перебравшись на паровоз, Железняков бросал тревожный взгляд на приборы, энергично подбрасывал уголь в топку и подбадривал уставшего машиниста:
— А ну поднажмем, братишка, поднажмем! Железняков вглядывался вдаль; ветер бил ему в [132] лицо, хлестал по щекам, рвал волосы. Мелькали телеграфные столбы, поля, рощи, мосты.
С каждым часом расстояние между бронепоездом и матросским составом сокращалось.
Станцию Бологое бронепоезд проскочил с боем. Местные рабочие, получив телеграмму от Еремеева, несмотря на протесты железнодорожных чиновников, пытались задержать бронепоезд. Но он сумел прорваться, круто изменив курс на Липецкую ветку.
Теперь бронепоезд уже не мчался, а полз. В любой момент на каждом километре он мог попасть в западню, приготовленную рабочими-железнодорожниками. Так и случилось. Не дойдя до станции Куженкино, он остановился. Путь впереди был разобран.
Под прикрытием темноты Железняков с группой матросов почти вплотную подошел к противнику...
Бронепоезд сдался морякам.
— Вот наша первая помощь москвичам, — торжествовал Железняков.
Плененный балтийцами, бронепоезд шел к Москве уже под красным флагом.
Захваченные во вражеском бронепоезде наганы, шашки и прочие трофеи помогли отряду еще более вооружиться для предстоящих новых боев с врагами.
Эшелоны прибыли в Москву 4 ноября. Вокзал был переполнен красногвардейцами из соседних губерний. Они возбужденно рассказывали матросам, как вместе с московскими рабочими вышибали юнкеров из Кремля.
— Значит, мы опоздали? — спросил кто-то из матросов.
— Ничего, ребята, еще и вам хватит работы! — ответил красногвардеец из Иваново-Вознесенска, тоже [133] принимавший участие в освобождении Кремля от юнкеров.
— Вот что нас задержало, — хлопнул коренастый матрос по броне вагона с торчащим грозным стволом орудия. — Хотели враги вам нож в спину воткнуть. Не вышло! Мы их перехватили!
В штабном вагоне Еремеев собрал всех командиров, представил им прибывшего из города члена Московского военно-революционного комитета, который поблагодарил петроградцев за помощь.
— Если б не вы, много хлопот принес бы нам этот бронепоезд. Юнкера так ждали его...
Рассказав коротко о положении в Москве, член военревкома в заключение добавил:
— Много еще затаилось здесь всякой нечисти. Ее нужно выявить и обезвредить. Надеемся на вашу помощь!
Обычно тихая маленькая квартирка Железняковых в Петровско-Разумовском наполнилась шумными, веселыми голосами. Повидаться с родными пришел Анатолий да и друга своего Николая Ховрина привел с собой.
Анатолий много раз принимался целовать сестру Саню, обнимал мать, утиравшую радостные слезы, подбрасывал к низкому потолку малышей племянников — детей сестры.
До поздней ночи шли оживленные разговоры, расспросы о пережитом за время длительной разлуки.
Когда утомленные моряки улеглись спать, истосковавшаяся по сыну мать подошла к нему, присела на край кровати и стала ласково гладить по волосам, тихо приговаривая:
— Соколик мой, родной мой Тошенька... Где ж ты скитался так долго? [134]
Анатолий успокаивал мать и уверял, что все ей расскажет — где был, что делал, как тосковал о ней...
Но мать так и не дождалась исповеди от сына.
Ранним утром балтийцы уже покидали дом, где так тепло и радостно было им провести хотя бы несколько часов. Сгребая в охапку племянников, Железняков говорил им:
— Растите, хлопчики! Вам не придется так мотаться в жизни, как вашему дяде! Эх, и жить будете, бесенята! Без горя и нужды!
Нежно обнимая сестру, Анатолий что-то говорил ей совсем тихо.
Мать припала к широкой фигуре сына, потом поцеловала его дрожащими губами, закрыла лицо фартуком и отошла к окну...
Скрывая волнение и выступившие слезы на глазах, Железняков хлопнул дверью и сбежал по лестнице, догоняя ушедшего вперед Ховрина.
Выполнив свое задание в Москве, матросы-балтийцы и красногвардейцы готовились в обратный путь. Но в конце ноября из Петрограда пришла новая директива.
Выступивший перед отрядом Еремеев сказал:
— Товарищи! Ленин поручает нам срочно направиться на помощь трудящимся Украины. Там создалась угрожающая обстановка. Через Харьков на Дон рвутся контрреволюционные войска. Их надо разгромить. Нашему отряду поручается также доставить оружие рабочим Донбасса. Мы получим его в Туле.
— Даешь фронт!
— На Украину! На Дон! — раздались голоса матросов.
— Добро, товарищи! — сказал Еремеев. — Давайте [135] утвердим штаб. Кого предлагаете в командиры отряда?
— Николая Ховрина! — раздались голоса.
— Одобряю! — поддержал Еремеев. — Я первый голосую за товарища Ховрина.
Начальником штаба избрали Ильина-Женевского. Адъютантом штаба — Железнякова.
Отряду было присвоено название: «1-й отряд петроградских сводных войск». В него влилась часть солдат 426-го Лодейно-польского полка. Отряду были приданы четыре броневика, несколько пушек полевой артиллерии, два бронепоезда. Один из них матросы укомплектовали сами — тот, что взяли у белых на станции Куженкино при участии Железнякова.
В Туле приняли для доставки шахтерам 10 тысяч винтовок и 40 пулеметов.
Перед отходом в дальнейший путь команда узнала последние вести с Западного фронта. Главнокомандующий генерал Духонин отказался выполнить предписание Совнаркома — немедленно приступить к переговорам о перемирии с германским командованием. Реакционные офицеры снимали с фронта воинские части и спешно перебрасывали их на Дон к атаману Каледину — этому злейшему врагу Советской власти, который формировал армию для похода на Москву и Петроград.
Следуя дальше, отряд услышал в Курске еще и другие очень важные сообщения:
«...Матросами и революционными солдатами арестован и расстрелян в Могилеве злобный враг революции главнокомандующий русской армией генерал Духонин. Окруженная со всех сторон, ставка Духонина сдалась без боя». [136]
Другое сообщение было тревожным:
«По Сумской железнодорожной ветке к Белгороду под командой царского полковника Степанова движется несколько эшелонов ударников-духонинцев. Они снялись с Западного фронта после расстрела Духонина и направляются в Новочеркасск к Каледину».
Развив предельную скорость, бронепоезд пришел в Белгород раньше ударных батальонов из ставки Духонина. Матросы и красногвардейцы заняли все пункты на подступах к городу.
Со стороны Харькова прибыл состав с солдатами и красногвардейцами под командованием Николая Руднева, бывшего офицера Черноморского флота, который с первых дней Советской власти стал активным ее защитником.
Ревком Черноморского флота прислал отряд матросов под командой рядового Николая Павлуновского.
Вскоре телеграфист соседней с Белгородом станции Томаровка передал важную весть в штаб бронепоезда: «Пришел первый эшелон. Духонинцы спокойны. Они ничего не знают о вашем отряде».
Было решено немедленно послать к Томаровке бронепоезд, назначив командиром на нем Павлуновского.
— По-моему, надо прицепить два-три вагона с десантной группой, — предложил Железняков. — Белогвардейцы могут взорвать путь, и мы окажемся в мертвой зоне.
Предложение Железнякова штаб одобрил, и скоро бронепоезд направился навстречу врагу.
Железняков зорко наблюдал за расстилавшейся далью. Станции все еще не было видно. Миновав возвышенность, поезд стремительно вылетел почти вплотную к цели. Вынырнувшая из-за поворота станция Томаровка была как на ладони. На путях вдоль платформы чернели вагоны.
Бронепоезд дал первый выстрел. Артиллерист-матрос угодил прямо в один из паровозов.
Второй, третий снаряды попали в цепь вагонов, подняв высоко над землей вихрь щепок, земли и железа.
Матросы ликовали.
Застигнутые врасплох, духонинцы стали метаться в панике...
Вскоре на дороге, идущей вдоль железнодорожного полотна, появилась большая группа солдат с поднятыми вверх руками.
— Не стреляйте! Сдаемся! — услышали на бронепоезде.
Солдаты подошли ближе.
— Мы пришли заявить вам, что наш отряд сдается. Прекратите стрельбу!
— Мы прекратим огонь при условии, если вы сейчас же, немедленно сдадите нам все свое оружие, — ответил Павлуновский. — Передайте вашему командиру, что ответ ждем в течение часа, не больше!
Часовую передышку белогвардейцы использовали по-своему. Скрытыми путями они окружили бронепоезд.
К счастью, матросы заметили приближающиеся цепи солдат и стремительно кинулись в атаку на духонинцев.
Ряды белогвардейцев были смяты. Группу офицеров, пытавшихся подорвать железнодорожное полотно, арестовали.
Бронепоезд вышел из окружения, потеряв в бою нескольких товарищей.
Белые убедились, что им не удастся прорваться через Белгород к Дону, они решили двинуться на Обоянь, минуя железную дорогу Харьков — Москва, чтобы соединиться с генералом Калединым в Новочеркасске. С этой целью они заняли деревню Крапивную. [138] Ничего не подозревая, отряд из моряков и красногвардейцев приближался к станции. Неожиданно раздалась стрельба из пулеметов и винтовок. Сразу упало несколько человек.
Ряды отряда дрогнули, смешались, и некоторые бойцы начали отступать.
Железняков, руководивший отрядом, и сам в первый момент был ошеломлен. Но, быстро овладев собой, он крикнул:
— Стой! Ложись в цепь!
Матросы залегли.
Анатолий перебегал от одних бойцов к другим, давал указания на ходу.
Отряд бросился в контратаку. Железняков бежал впереди:
— Даешь золотопогонников!
После двухдневных боев станция Крапивная была взята отрядом, и бронепоезд двинулся дальше.
Радостно встретили харьковские большевики бронепоезд с моряками и красногвардейцами. В штабной вагон явился Артем (Сергеев).
— Вовремя прибыли, товарищи, — говорил он, пожимая руки Ильину-Женевскому, Бергу, Ховрину, Железнякову. — Теперь с вашей помощью быстро расправимся с контрреволюцией, наведем порядок в городе. Кстати, к нам сюда уже прибыли эшелоны с отрядами товарища Сиверса.
Артем кратко рассказал о положении в Харькове, о создании «Комитета спасения отечества и революции».
— Каковы силы, враждебные революции? — спросил Железняков.
— Значительно больше, чем наши. 29-й бронедивизион [139] находится под влиянием эсеров. 1-й Чигиринский «казачий» и 2-й украинский полки присягнули Раде. Невдалеке в Чугуеве — контрреволюционно настроенное юнкерское училище. Железные дороги в сторону Екатеринослава — Крыма и Северо-Донецкая дорога заняты войсками Центральной Рады...
В первую очередь был разогнан соглашательский военно-революционный комитет. Новый ревком возглавил Артем.
Артем, Ховрин, Железняков и Сивере пришли в штаб бронедивизиона. Командование его предъявило большевикам ряд претензий. Оно спрашивало, на каком основании у него требуют сдачи броневиков.
Ховрин резко ответил:
— Казаки генерала Каледина расстреливают тысячи горняков. Мы идем на фронт, и ваши броневики будут там. Здесь же им делать нечего.
— В Харькове тоже не совсем спокойно, — ответил командир дивизиона. — И мы должны наблюдать за порядком.
— Какую власть поддерживает ваш дивизион? — спросил Артем.
— Никакую. Мы ни за Временное правительство, ни за Центральную Раду, ни за большевиков. Мы сами по себе! — ответил командир.
Никто не стал спорить с ним. Когда все вышли из штаба, Артем сказал:
— Броневики нужно забрать сегодня же.
Ховрин и Железняков с отрядом матросов окружили штаб дивизиона. Берг возглавил делегацию к командам броневиков для предъявления им ультиматума о немедленной сдаче.
Прошло более часа, а от делегации не было никаких известий. Тогда направили к штабу дивизиона один из броневиков отряда, который несколько раз [140] проехал мимо ворот здания и должен был выяснить — почему задержалась делегация.
В это время Берг со своими товарищами вышел из штаба дивизиона и сообщил:
— Наш ультиматум дивизионом принят.
На следующий день бронепоезд под командой Николая Ховрина мчался к городу Чугуеву. Надо было срочно разоружить юнкерское училище, питомцы которого вместе с другими местными контрреволюционерами разогнали Чугуевский городской Совет рабочих и солдатских депутатов. Став вооруженным контрреволюционным центром, юнкерское училище поддерживало городскую думу, в которой хозяйничали местная буржуазия и чиновники.
Прибыв под Чугуев ночью со своим отрядом, Ховрин приказал бойцам снять орудия с платформы и установить их на вершине горы, господствующей над городом. Затем предстояло отправиться в юнкерское училище и предъявить его командованию ультиматум о сдаче оружия. И наконец, разогнать городскую думу.
В сопровождении двух матросов Железняков пошел в юнкерское училище. Весь отряд напутствовал своих посланцев:
— Никаких уступок контре!
— Требуйте полной капитуляции!
С тревогой ждали на бронепоезде возвращения своих товарищей. Особенно беспокоился Ховрин, он понимал, как опасно было идти в логово врага.
Между тем Железняков уже действовал. Первый этап боевой операции был выполнен сравнительно быстро и без особых осложнений. Не зная, что с бронепоездом прибыло всего 100 моряков, [141] командование 700 чугуевских юнкеров согласилось подписать ультиматум о сдаче оружия.
Дальше Железняков со своими матросами направился к зданию Чугуевской городской думы. Просторное помещение ее было набито народом до отказа. Сюда собрались все местные богачи и чиновники. Появление Железнякова с вооруженными матросами было встречено гробовым молчанием. Все трое прошли сквозь ряды перепуганных думцев и поднялись на трибуну. Раздался властный голос Железнякова:
— Мы требуем немедленного и полного разоружения города и передачи власти в руки трудящихся!
Категорический ультиматум был встречен протестующими криками думцев:
— А-а-а! Насильники!
— Долой их! Арестовать!
На улице затрещали выстрелы. Заговорили пулеметы. И, как бы в ответ на это, за городом начал ухать из орудий матросский бронепоезд.
В зал ввалился отряд вооруженных юнкеров.
Железняков кивнул головой своим матросам:
— Ко мне, товарищи!
Все трое встали плечом к плечу.
— Приготовиться! Гранаты!
Шум и крики в зале нарастали. И тогда Железняков грозно поднял вверх сжатый кулак.
— Тише! Прекратите шум! К порядку, господа! Плохую игру вы затеяли, вызвав сюда этих молодчиков, — указал он на вооруженных юнкеров. — Вы слышите, наш бронепоезд уже открыл огонь!
Зал начал умолкать. Присмиревшие думцы переглядывались испуганно и растерянно.
За стенами здания усилилась перестрелка: это на помощь матросам выступили рабочие. [142]
К утру белогвардейцы были полностью разоружены. И над входом в здание городской думы заалел огромный плакат: «Да здравствует власть Советов!»
В это время в Петрограде назревали крупные события, и правительственным распоряжением балтийцы были возвращены в столицу.
И эти трусы разбежались
Тревога оказалась ложной. Внезапно появившаяся воинская часть прошла мимо, направляясь в сторону морского порта. Постовые сообщили: ничего подозрительного.
Участники конспиративного совещания спрятали оружие и вернулись на свои места. Председатель предоставил слово новому оратору:
— Мы вас слушаем, Абрам Рафаилович, только, прошу вас, потише.
Гоц, один из лидеров правых эсеров, обвел глазами присутствующих и начал решительно:
— Итак, господа, хотя бы и кратко, сформулирую нашу задачу. Нам надо усилить террор против руководителей большевиков. Сегодня мистер Фрэнсис вручил мне довольно солидную сумму денег для поддержки нашей всероссийской боевой дружины. Военная комиссия нашей партии и военный отдел «Союза защиты Учредительного собрания» сообща разработали план восстания. Мы решили начать его 5 января. Якобы в поддержку открытия Учредительного собрания состоится демонстрация. Мы надеемся вывести на улицы Петрограда до ста тысяч человек. Отряды из [143] офицеров и юнкеров займут вокзалы, телеграф, правительственные учреждения. Вызваны нами вооруженные отряды из провинции. Для действий в Таврическом дворце создан отряд особого назначения. Поскольку в Учредительное собрание избраны почти все большевистские руководители, они явятся на первое заседание. Задача особого отряда арестовать...
— И немедленно уничтожить их, — нетерпеливо вставил эсер Сургучев, бывший фронтовой комиссар Временного правительства.
— И последнее, — невозмутимо продолжал Гоц. — В нужный момент подготовленные люди выйдут из рядов демонстрации и предложат от имени народа передать всю власть Учредительному собранию...
Из-за стола встал член военной комиссии Онипко, — в июле 1917 года матросы изгнали его из Гельсингфорса, где он занимал пост военного комиссара Временного правительства при командующем флотом Балтийского моря:
— Будут ли приняты какие-нибудь меры в отношении Ленина?
Руководитель террористической дружины эсеров Паевский вопросительно посмотрел на Гоца:
— Можно ответить?
— Нет, нет! Воздержитесь!.. — Заметив на некоторых лицах присутствующих недоумение, Гоц поспешил оправдаться: — Я прошу не истолковывать мои слова превратно. Мы полностью доверяем всем находящимся здесь. Но есть вопросы, о которых не следует распространяться...
1 января 1918 года, под вечер, Владимир Ильич Ленин вместе со своей сестрой Марией Ильиничной и швейцарским социалистом Платтеном выехали в автомобиле [144] из Михайловского манежа. Там только что закончился митинг, посвященный проводам уходящей на фронт первой регулярной части социалистической армии.
Неожиданно раздался удар в кузов машины. За ним другой, третий. Платтен резким движением руки пригнул голову Ленина. Шофер рванул машину на полный ход. Пули вдогонку впивались в кузов, пронизывая его стенки. Автомобиль был пробит в четырех местах...
ВЧК провела расследование. 2 января члены всероссийской террористической боевой дружины эсеров были арестованы. Планы мятежников, готовившихся силой оружия ниспровергнуть диктатуру пролетариата, были раскрыты.
Для подавления заговора и охраны порядка в день открытия Учредительного собрания был создан Чрезвычайный военный совет.
Таврический дворец, где 5 января должно было открыться Учредительное собрание, подступы к дворцу, район Смольного и другие важные позиции Питера совет поручил охранять морякам. Командовал ими народный комиссар по морским делам П. Е. Дыбенко.
Дыбенко вызвал Ховрина и Железнякова. Объяснил задачу, поставленную перед ними. Подойдя к карте Петрограда, висевшей на стене, он говорил:
— Вот какие пункты займут балтийцы: Таврический дворец — 100 человек; Николаевская академия — Литейная — Кирочная — 300 человек; государственный банк — 450 человек. У Петропавловской крепости будет 4 гидроаэроплана. Таврический дворец за вами. Тебе, товарищ Ховрин, поручается командовать отрядом по охране порядка на подступах к дворцу. А ты, Железняков, расставишь караулы...
— Но где взять столько людей? — спросил Ховрин. [145]
Дыбенко вместо ответа протянул Ховрину текст телеграммы, посланной им на имя Центробалта. В ней говорилось:
«Срочно, не позже 4 января, прислать на двое или трое суток 1000 матросов для охраны и борьбы против контрреволюции в день 5 января. Отряд выслать с винтовками и патронами, — если нет, то оружие будет выдано на месте. Командующими отрядом назначаются товарищи Ховрин и Железняков».
— Я немедленно выезжаю в Гельсингфорс. А ты, Анатолий, двигай в Кронштадт, — сказал Ховрин.
В ночь с 4 на 5 января Железняков шагал во главе отряда кронштадтцев по торосистой ледовой дороге, проложенной поперек закутанного в молодой снег Финского залива. Впереди уже чернел Ораниенбаум. Ветер доносил оттуда гудки паровозов.
Боясь опоздать к отходу поезда на Петроград, Анатолий дал команду ускорить шаг. Он несколько раз оглядывался на Кронштадт. Мачты военных кораблей, гранитные стенки гаваней и портов, Петроградская пристань — все было знакомым, родным...1 Анатолия охватила какая-то тревожная грусть. Ему казалось, что он навсегда ушел из Кронштадта...
Над Петроградом висело хмурое январское небо. День 5 января 1918 года зарождался в волнении.
Накануне ночью отряды красногвардейцев и матросов разоружили офицерские группы, готовые к утреннему выступлению. Напрасно призывали меньшевики и эсеры к забастовке и демонстрации в честь открытия Учредительного собрания. Питерские рабочие не только гнали с собрания агитаторов из меньшевиков [146] и эсеров, но задерживали и передавали в следственные органы наиболее ярых контрреволюционеров. Всю ночь не сомкнул глаз Дыбенко. Он мчался на автомобиле из одного района в другой, проверяя ход операций по аресту контрреволюционеров. Нужно было встречать моряков.
Пять лет спустя Дыбенко писал об этой ночи: «…На главных улицах Петрограда заняли свои посты верные часовые Советской власти — отряды моряков. Им дан был строгий приказ: следить за порядком в городе... Начальники отрядов — все боевые, испытанные еще в июле и октябре товарищи... Железняков со своим отрядом торжественно выступает охранять Таврический дворец — само Учредительное собрание... Он искренне возмущался еще на 2-м съезде Балтфлота, что его имя предложили выставить кандидатом в Учредительное собрание. Теперь, гордо выступая с отрядом, он с лукавой улыбкой заявляет: «Почетное место займу». Да, он не ошибся. Он занял почетное место в истории».
...Отряд выстроился у подъезда дворца. В. Д. Бонч-Бруевич, пожимая Железнякову руку, сказал:
— Кровопролитие не нужно рабоче-крестьянской власти. Сумейте вы, сознательные борцы революции, так подействовать на сбитых с толку рабочих и обывателей Петрограда, чтобы они по-братски поняли вас и подчинились распоряжениям законной власти. Но если вы встретите врагов революции — пощады им нет, и пусть ваша рука не дрогнет!..
Железняков расставил посты, проверял оружие, указывал, где установить пулеметы, отдавал последние распоряжения.
К Таврическому дворцу, прорезая морозный воздух [147] сиренами, ежеминутно подкатывали автомобили, подлетали с храпом стройные рысаки. Мелькали богатые шубы с меховыми воротниками.
— Кому нужно это собрание? — не выдержал Железняков. — Зачем собирать этих контриков?!
— Ничего. Пусть сами разоблачат себя перед трудящимися, — ответил Анатолию Дыбенко.
...К трем часам дня с высокими сводами круглый зал заседаний бывшей Государственной думы был переполнен. Кроме делегатов сюда пришло много сот «гостей», которых привели с собой представители буржуазных партий.
Рассаживались по традиционному порядку: правые эсеры и кадеты заняли крайнее правое крыло, где при царизме размещались октябристы — представители реакционной буржуазии и все черносотенцы. Представители национальных группировок и беспартийные разместились в центре. Большевики и левые эсеры — на крайнем левом крыле.
Хоры были до отказа забиты питерскими рабочими, матросами и солдатами.
Большевистская фракция поручила Я. М. Свердлову как председателю ВЦИК открыть Учредительное собрание и огласить «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа». Этим должна была подчеркиваться зависимость Учредительного собрания от высшего органа народной власти — Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета.
Эсеры пытались действовать самочинно. Из рядов, занятых соглашателями, поднялся правый эсер Лордкипанидзе. Он артистически взмахнул рукой, призывая к порядку, и с театральным пафосом начал [143] говорить:
— Граждане! Предлагаю предоставить честь открытия заседания старейшему из собравшихся членов Учредительного собрания!
Быстро пробравшись между шумных рядов, на трибуну взошел седоволосый, с огромной бородой правый эсер Швецов.
Поднялся невообразимый шум. Правая сторона и центр зала аплодировали, а слева и с галереи раздались протестующие крики:
— Долой, самозванцы!
Но вот появился на председательской трибуне Я. М. Свердлов. Властным движением он отстранил Швецова и, когда в зале стих шум, объявил:
— Исполнительный Комитет Советов рабочих и крестьянских депутатов поручил мне открыть заседание Учредительного собрания. Центральный Исполнительный Комитет Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов выражает надежду на полное признание Учредительным собранием всех декретов и постановлений Совета Народных Комиссаров. Октябрьская революция зажгла пожар социалистической революций не только в России, но и во всех странах. Мы не сомневаемся, что искры нашего пожара разлетятся по всему миру, и недалек тот день, когда трудящиеся классы всех стран восстанут против своих эксплуататоров...
Яков Михайлович после короткой паузы еще громче продолжил свою речь:
— Мы не сомневаемся в том, что истинные представители трудящегося народа, заседающие в Учредительном собрании, должны помочь Советам покончить с классовыми привилегиями...
Раздался бурный взрыв аплодисментов с левой стороны. В рядах остальных фракций царило молчание.
Свердлов [149] продолжал:
— Центральный Исполнительный Комитет выражает надежду, что Учредительное собрание, поскольку оно правильно выражает интересы народа, присоединится к декларации, которую я буду иметь честь сейчас огласить.
Развернув перед собой декларацию, оратор начал читать ее по пунктам...
Пламенные слова документа, написанного Лениным, вызвали огромный подъем среди сторонников Советов.
Контрреволюционное большинство — правые эсеры, меньшевики и кадеты словно онемели.
Закончив чтение, Свердлов объявил Учредительное собрание открытым и предложил избрать председателя. Блок правых эсеров и других контрреволюционных партий получил большинство голосов.
Председателем был избран лидер правых эсеров Чернов. Началось конструирование президиума.
Дыбенко, избранный, как и Ленин, делегатом Учредительного собрания от моряков Кронштадта, послал Чернову записку с предложением избрать Керенского и Корнилова секретарями президиума. Чернов, не поняв насмешки балтийца, развел руками и несколько удивленно заявил: «Ведь Корнилова и Керенского здесь нет».
Когда закончились выборы президиума, Чернов разразился полуторачасовой речью, излив в ней всю горечь и обиды, нанесенные большевиками многострадальной «демократии». В заключение своего словоизвержения он предложил почтить вставанием память тех, «кто пал в борьбе за Учредительное собрание».
В. И. Ленин так передал свои впечатления об этом беснующемся сборище врагов народа:
«После живой, настоящей, советской работы, среди рабочих и крестьян, которые заняты делом, рубкой [150] леса и корчеванием пней помещичьей и капиталистической эксплуатации, — вдруг пришлось перенестись в «чужой мир», к каким-то пришельцам с того света, из лагеря буржуазии и ее вольных и невольных, сознательных и бессознательных поборников, прихлебателей, слуг и защитников...
Это ужасно! Из среды живых людей попасть в общество трупов, дышать трупным запахом, слушать тех же самых мумий «социального», луиблановского фразерства, Чернова и Церетели, это нечто нестерпимое»{8}.
...Заседание продолжалось.
Контрреволюционно настроенное большинство Учредилки отвергло предложение утвердить декреты Совнаркома. Посланцы буржуазии отказались даже обсуждать «Декларацию», показав этим самым свои подлинные контрреволюционные цели. Большевики покинули Учредительное собрание.
Прилегающие к Таврическому дворцу улицы огласились громкими криками. Приближалась демонстрация из эсеровских дружинников, уцелевших от арестов, буржуазной части студенчества, чиновников — членов партий кадетов, эсеров и меньшевиков. Они с бранью, визгом быстро заполнили Литейный проспект. Над пестрыми рядами колыхались зелено-розовые, желтые и белые знамена, плакаты с кадетскими, меньшевистскими и эсеровскими лозунгами.
Железняков окинул взглядом демонстрантов. Ему показалось, что он видит запомнившиеся на всю жизнь лица Сохачевского, Митрофанова... Враги революции! Они были и его личными врагами! Эх, если бы можно [151] было скомандовать дать залп, смести с лица земли эту шваль. Но... нельзя! Приказано не допускать кровопролития. Железняков быстро взобрался на высокую каменную тумбу.
— Внимание!
Его голос утонул в криках толпы.
Железняков повысил голос:
— Внимание!.. Тише!..
Демонстранты постепенно стали умолкать. Выждав немного, Железняков внушительно объявил:
— Прошу не задерживаться и немедленно очистить улицу!
В ответ на это раздались возгласы:
— Не уйдем! Мы приветствуем избранников народа!
— Долой большевиков!
— Да здравствует Чернов!
В воздух угрожающе поднялись трости и кулаки. Громче прежнего, тоном, не терпящим возражений, Железняков категорично потребовал:
— Разойдись!
Толпа надвигалась на него еще более угрожающе. Раздались новые выкрики:
— Разбойники!
— Насильники!
Железняков обратился к стоявшему рядом с тумбой Ховрину:
— Ну что ж, придется... — Железняков не договорил, так как Ховрин понял его мысль и скомандовал матросам, стоящим за решеткой, окружающей Таврический дворец:
— В ружье, товарищи, за мной!
Визжа, ругаясь, толкая друг друга, сбивая с ног, демонстранты бросились врассыпную.
Но через несколько минут мостовая снова заполнилась толпой. Эсеровские дружинники начали стрелять из револьверов.
Матросы рассыпались вдоль ограды, приготовившись к решительному отпору. В их адрес раздавались угрозы, оскорбления.
— Предупреди их еще раз, — сказал Ховрин Анатолию.
Железняков снова поднялся на высокую тумбу:
— Господа! Последний раз требую: разойдись!
И снова сквозь шум и гам донесся чей-то истеричный голос:
— Чего смотреть? Бей его!
Убедившись, что уговорами здесь не возьмешь, Ховрин, заранее предупредивший бойцов, громко скомандовал:
— По врагам революции... пли!
Грянул залп... в воздух.
Улица загудела от панического рева. Демонстранты бросились бежать в разные стороны, топча и разрывая свои знамена и плакаты, оставляя на мостовой шапки, галоши, муфты...
На совещании большевистской фракции Ленин сообщил о решении Центрального Комитета. Все большевики депутаты должны отказаться принимать участие в работе Учредилки и уйти из зала на хоры.
— Правильно, Владимир Ильич! — единодушно одобрили члены фракции.
...Была уже поздняя ночь.
Заседание Учредительного собрания возобновилось речью меньшевика Скобелева, бывшего министра труда, который вместе с другими членами Временного правительства был арестован, а затем освобожден Советским правительством.
За ним выступил эсер Тимофеев. Полились потоки антисоветской грязи.
Представитель фракции большевиков взял слово [153] для очередного заявления. Поднявшись на трибуну, он огласил написанную Лениным декларацию фракции РСДРП (большевиков). Громом аплодисментов встретили собравшиеся на хорах рабочие, солдаты и матросы заключительные слова декларации:
«Не желая ни минуты прикрывать преступления врагов народа, мы заявляем, что покидаем Учредительное собрание с тем, чтобы передать Советской власти окончательное решение вопроса об отношении к контрреволюционной части Учредительного собрания»{9}.
Покинули зал и левые эсеры. Они долго колебались, прежде чем приняли это решение. Ненадежные попутчики были у нашей партии.
Среди матросов все больше и больше росло озлобление против болтовни контрреволюционных депутатов, порочивших завоевания молодой Советской республики.
Дыбенко отдал приказ караулу закрыть заседание Учредительного собрания.
О настроении матросов сообщили Ленину. Обеспокоенный, он прислал в ночь с 5 на 6 января предписание:
«Предписывается товарищам солдатам и матросам, несущим караульную службу в стенах Таврического дворца, не допускать никаких насилий по отношению к контрреволюционной части Учредительного собрания и, свободно выпуская всех из Таврического дворца, никого не впускать в него без особых приказов.
Председатель Совета Народных Комиссаров
В. Ульянов (Ленин)»{10}. [154]
Твердо помня это указание Владимира Ильича, Железняков обходил помещения Таврического дворца, поднимался на хоры, заглядывал за кулисы, проверял посты. Но чем больше затягивалась контрреволюционная говорильня, тем напряженнее становилась обстановка и возмущение матросов все нарастало.
Шел третий час ночи. С очередного объезда города вернулся оживленный, довольный установленным порядком в столице Дыбенко.
— Товарищ Дыбенко, — обратился к нему Железняков. — Матросы устали, хотят спать, как быть?
— Сейчас заседает Совнарком, как раз решается вопрос о роспуске Учредилки. Как только народные комиссары уйдут из дворца, разгоняй всю контру!
Железняков снова обошел посты и поднялся на хоры. Прислонившись к одной из колонн, он смотрел вниз. Кто-то коснулся плеча Анатолия. Он обернулся. Перед ним стоял Ховрин.
— О чем думаешь, Анатолий? — спросил он.
— Вот о них, кто хочет отобрать у нас власть! — зло сказал Железняков, показывая на сцену, где за огромным столом, важно развалившись в председательском кресле, сидел Чернов. Очередной оратор изощрялся в клевете на Советскую власть и партию большевиков.
— Руки коротки! — отрезал Ховрин.
— Это верно! Но вот все-таки болтают. Как ты думаешь, сколько нам еще можно их терпеть?
Вместо ответа Ховрин спросил:
— Что решил Совнарком?
— Вопрос о роспуске этого сборища, кажется, решен окончательно... — ответил Железняков.
— Где товарищ Ленин? — снова спросил Ховрин.
— Владимир Ильич уехал. Вот оставил предписание. Теперь вопрос — как их выкурить отсюда? [155]
Анатолию вспомнилось, как после разгрома рабочего клуба на даче Дурново Чернов заявил в печати: «Солдаты хотели только восстановить порядок».
«Что ж, надо и здесь «только восстановить порядок», — мысленно решил он.
Было 4 часа 20 минут утра. Железняков обошел посты, еще раз напомнил матросам директиву Ленина не позволять никаких насилий над делегатами и твердой поступью вошел в огромный, ярко освещенный зал дворца, прошел мимо рядов, поднялся на трибуну. Он подошел к Чернову, положил ему на плечо свою сильную руку и громко сказал:
— Прошу прекратить заседание! Караул устал и хочет спать...
Произносивший в это время с большим пафосом свою речь левый эсер Фундаминский застыл на полуслове, уставив испуганные глаза на вооруженного матроса.
Придя в себя после минутной растерянности, охватившей его при словах Железнякова, Чернов закричал:
— Да как вы смеете! Кто вам дал на это право?!
Железняков сказал спокойно:
— Ваша болтовня не нужна трудящимся. Повторяю: караул устал!
Из рядов меньшевиков кто-то крикнул:
— Нам не нужен караул!
Перепутанный Чернов что-то начал торопливо говорить секретарю Учредительного собрания Вишнякову.
В зале поднялся шум. С хоров раздались голоса:
— Правильно! Долой буржуев!
— Хватит!
Слыша эти ободряющие возгласы, Железняков понимал, что, разгоняя сборище врагов, он выполняет [156] волю трудового народа, и это ему прибавило сил и уверенности.
Чернов трясущейся рукой схватился за председательский звонок и, когда шум немного стих, напыщенно произнес, обращаясь к Железнякову:
— Все члены Учредительного собрания также очень устали, но никакая усталость не может прервать оглашения того земельного закона, которого ждет Россия...
С хоров снова раздались возмущенные голоса матросов, солдат и рабочих:
— Опоздали! Земля уже давно без вас роздана крестьянам! Довольно!
Железняков не отступал:
— Повторяю еще раз: караул устал и хочет спать. Прошу подчиниться законной власти! Немедленно очистить зал!
Своды дворца наполнились диким гвалтом. Сотни людей стучали ногами, грохотали деревянными пюпитрами, надрывно ревели:
— Насильники!
— Бандиты!
С хоров кричали матросы и красногвардейцы:
— Контрреволюционеры!
— Буржуям продались!
Стрелки часов показывали ровно 4 часа 40 минут утра.
Обращаясь к бушующему залу, Чернов испуганно прокричал:
— Объявляю перерыв до 5 часов вечера!
Покидая председательскую трибуну, он бросил с пафосом:
— Подчиняюсь вооруженной силе! Протестую, но подчиняюсь насилию!
Через несколько минут Таврический дворец был [157] пуст. Железняков проверил караулы и закрыл все. двери.
Над Петроградом начинался рассвет нового дня.
10 января. Под сводами Таврического дворца открылся III Всероссийский съезд Советов.
Победно гремит «Интернационал».
Открывший заседание съезда Яков Михайлович Свердлов в своей вступительной речи отметил огромное революционная значение роспуска Учредительного собрания и предоставил слово для приветствий. От имени революционного гарнизона Петрограда съезд приветствовал матрос Железняков.
Анатолий долго не мог начать свою речь. Зал гремел приветствиями.
— У революционной армии и флота, — громко чеканил слова Железняков, — у всех «чернорабочих революции» еще не заржавели винтовки и хватит сил для того, чтобы задушить капитализм, довести революцию до конца и одержать всемирную победу над угнетателями!
Он подробно рассказал, как он «распустил» Учредительное собрание.
— Когда для нас стало ясно, что другого выхода нет, мы вошли в зал и потребовали разойтись, «ибо мы устали». И эти трусы разбежались!..
Если бы потребовалось применить против врагов революции оружие, у нас не дрогнула бы рука! Чтобы защитить власть Советов, мы готовы на все!..
25(12) января 1918 года «Правда» писала:
«В вдохновенной речи своей т. Железняков приветствует истинных борцов за социализм в лице данного собрания и посылает призыв западному пролетариату бороться так же, как боролись, борются и еще будут [158] бороться те, кого обнаглевший ставленник буржуазии осмелился назвать взбунтовавшимися рабами».
Съезд устроил Железнякову овацию. Раздавались возгласы:
— Да здравствует революционный флот! В ответ на это Железняков громко воскликнул, обращаясь к переполненному залу:
— Да здравствует непобедимая революционная армия рабочих и крестьян!
Не было более счастливой минуты в жизни балтийца. Он видел, что вместе со всем народом ему аплодировал Владимир Ильич Ленин.
|
