 |
Наталья Морозова: «Какую же прекрасную страну мы потеряли!
И какие же прекрасные люди жили и работали в той стране. Да что там говорить, если прекрасны даже осколки от погубленной страны...» |
 |
 |
|
 |
Великая Страна СССР |
|||
|
|||||||||||||||||||
| МГНОВЕНИЕ ИЗ ЖИЗНИ РАИ БАЛАГОВОИ |
|
История, которую я хочу рассказать, чрезвычайно растянута во времени. Ее начало — морозное утро марта 1942 года; место действия (вернее, происшествия) — Харьковская область, Великобурлуцкий район, полтора километра южнее станции Шиповатое. В День Победы на сборе ветеранов 13-й гвардейской дивизии, которой командовал дважды Герой Советского Союза Александр Родимцев, бывший командир саперного батальона капитан Володя — ныне полковник в отставке В. С. Горлов — сделал мне дорогой подарок: вручил пожелтевшую солдатскую газету Юго-Западного фронта “Красная Армия” от 7 апреля 1942 года, где была опубликована моя заметка. Я прочитал собственное сочинение с удивлением, так как совершенно забыл все, что с ним связано. Осмеливаюсь опубликовать во второй раз свои двадцать строк, хотя отчетливо вижу, сколь сухо и бегло изложены потрясающие события, в надежде, что последующий комментарий будет интересней. Гвардейцы возвращались с фронта на отдых. В вагонах играли гармоники, раздавались звонкие песни. Поезд шел по направлению к станции К. В это время самолеты противника бомбили железнодорожный путь. Из окна своей хаты ученица 7 класса Рая Балагова видела, как самолеты сбросили несколько бомб, слышала сильные взрывы. Стервятники еще кружили над мирным украинским селом, над железнодорожной станцией, когда Рая выбежала на улицу и со всех ног бросилась к насыпи. Она увидела, что путь разрушен. Девочка хотела побежать, сообщить об этом отцу-железнодорожнику, дежурившему в этот день на станции. Но ведь из-за поворота в любую минуту может появиться поезд. Тогда крушение неизбежно. И Рая осталась на разбитом пути ждать поезда. Стоял 20-градусный мороз, дул ледяной ветер. Поезда не видно. Прошел час, его все нет. “ А может быть, поезда так скоро не будет и я успею сбегать к отцу?” — подумала Рая, но все же осталась на пути. Но вот из-за поворота показался длинный состав. Девочка распустила по ветру платок. Изо всех сил размахивала она замерзшей рукой. Машинист заметил сигнал и остановил поезд. Это был эшелон гвардейской саперной части. Саперы быстро восстановили путь. Командир части крепко пожал руку Рае Балаговой за ее подвиг и премировал девочку. Евг. Долматовский Может быть, современному молодому читателю и неясно, что фронтовая передислокация дивизии — труднейшее и секретнейшее дело. Немалое значение придается сохранению тайны. И я начну свой запоздалый комментарий с того, что обращу ваше внимание на маленькие корреспондентские хитрости, рассчитанные на тот случай, если газета попадет в руки врага. Конечно, не на отдых, а на фронт и с задачей наступления перемещалась гвардейская часть. Потому и написал я, что “гвардейцы возвращались с фронта на отдых”. Поскольку к станции Шиповатое эшелон шел из города Купянска, надо было написать, что он “шел по направлению к станции К.”, то есть в обратном направлении. Механика нехитрая, но иногда она путала карты противнику. Все же переброска из-под Щигров в Харьковскую область знаменитой 13-й гвардейской (она только что стала гвардейской) дивизии Героя Советского Союза Родимцева (только что получившего генеральское звание) не ушла из поля зрения вражеской авиации. Снегопады и метели были нам на руку, а каждое прояснение грозило налетами штурмовиков и бомбардировщиков. В моей корреспонденции, кроме нарочитой дезинформации, была и просто фактическая ошибка: напечатано было, что эшелон спасла ученица 7 класса, а Рая в ту пору училась в 6, да и то не успела закончить по обстоятельствам военного времени. Вернувшись со слета ветеранов, я принялся за раскопки в своем архиве. И, как это ни удивительно, нашел “офицерскую книжку” — дневник 1942 года. Карандашные записи почти стерлись, с трудом разбираю слова. Привожу строки, которые удалось прочесть: ...Состав вдруг встал, так что ребята в теплушках посыпались с нар, а лошади стали ржать и биться. Лейтенант Федор Беликов, находившийся, как положено дежурному, на локомотиве, ругается с гражданским машинистом; тот спорит, что никого на рельсах нет, нечего было экстренно тормозить, а теперь без разгона не одолеть подъем! Но Беликов отчетливо видел маленькую фигурку, размахивавшую черным платком. Перед паровозом — две бомбовые воронки. Рельсы штопором, шпалы дыбом. Побежали смотреть, ужаснулись. Но никакой спасительницы нет. Утро, часов 8. Испугались, что девочка где-то под колесами. Искали все, орали. Ее нашли в сугробе рядом с рельсами. Вез сознания. Она сжимала в красной ручке черный, какой-то старушечий платок. Она в чеботах на босу ногу. Ее понесли на паровоз. Санинструктор Маруся Маслюк давала ей нюхать нашатырный спирт, трясла. Девочка очнулась. А саперы толпились вокруг, ждали, когда их спасительница придет в себя. Уже восстанавливали путь. Произошло интересное ЧП. Начальник эшелона капитан Володя увидел, что на мужском штатском пиджаке, в который одета, точнее, завернута девочка, блестит медаль “За отвагу”. Откуда? Может быть, это отцовский пиджак с медалью? Но комиссар утверждает, что когда несли девочку на паровоз, не было на пиджаке медали! Тут кто-то уж очень глазастый заметил, что на ватнике гвардейца Якова Момана отсутствует медаль “За отвагу”, которой он недавно был награжден и весьма гордился. Влетело этому парню за самовольничанье. Нельзя отдавать свою награду никому! Это нарушение... А Моман заявил во всеуслышанье: — Если я заработаю Золотую Звезду, пошлю этой девчоночке, ведь и я, и весь батальон обязаны ей жизнью! По правде говоря, и командир, и комиссар не знали, как на такое реагировать. Но медаль “За отвагу” Якову пришлось вновь привинтить себе на грудь.
Вот что я записал 25 марта 1942 года на станции Шиповатое, в тот холодный и ветреный день, хотя по календарю — вполне весна. Я был тогда корреспондентом фронтовой газеты “Красная Армия” и спецкором “Комсомольской правды”. Помню, что историю со спасением эшелона я расписал в более пространной заметке и отправил в “Комсомолку”. Но до Москвы, до редакции, заметка не дошла. Мой столичный коллега до Москвы не добрался. Самолет У-2, на котором он летел, был подстрелен, но сумел сравнительно благополучно приземлиться и загорелся уже на земле. Раненого летчика и корреспондента эвакуировали в тыл, а планшет с моим сочинением, по всей вероятности, сгорел. Причину недоставки материала в газету, я полагаю, можно считать уважительной, и вот теперь, через 37 с половиной лет, я досылаю “Комсомольской правде” (23.12.1979) рассказ о подвиге Раи Балаговой. Ведь эта девочка спасла тех, кто потом держал в руках легендарную волжскую переправу, защищая Сталинград, кто насмерть стоял в районе Прохоровки на Курской дуге, форсировал Днепр, освобождал Полтаву и Кировоград, кто участвовал в спасении Варшавы, Дрездена, Праги... Значит, успех всех этих нелегких, навсегда оставшихся в истории, боевых дел на самом раннем этапе был заложен и подвигом пионерки Раи Балаговой, подвигом, за который гвардии лейтенант Федя Беликов премировал ее своей любимой гитарой. Лейтенант Беликов геройски погиб у подножия Мамаева кургана. Могу ли я и от его имени вновь побывать на станции Шиповатое и поцеловать руку спасительнице эшелона? Смею ли я считать свою жизнь продолжением тех жизней, которые 25 марта 1942 года спасла Рая Балагова, но не смогла уберечь потом: впереди было еще три года и месяц войны, а смерть лютовала в каждом бою... Не знаю, имею ли я право, но не поехать в Шиповатое я не мог. Осенним утром я вышел на почти сровнявшуюся с землей единственную платформу станции одноколейной дороги, соединяющей Воронеж с Харьковом. Увидел одноэтажное станционное здание со старомодным колоколом, аккуратные подъездные пути, а за ними — шеренга тополей. На станционной стене, выложенной из силикатного кирпича, небольшая, похоже, бронзовая доска с надписью: “В районе станции Шиповатое 25 марта 1942 года ученица 6-го класса Шиповатской средней школы Балагова Рая спасла от неминуемой гибели воинский эшелон”. Проходящий мимо ремонтник, заметив, что я читаю написанное на доске, спросил: “Вы не Раису Петровну чекаете? Сейчас кликну!” Я боюсь сказать, что сразу узнал Раю Балагову — просто не запомнил лица девочки. Тем более тогда, в сорок втором году, оно было для меня, как и для всех гвардейцев эшелона, чем-то святым и бесплотным. В такие мгновения запоминаются не отличительные черты лица, а сам подвиг... Раиса Петровна была в рабочей одежде, в темной кофте. — Простите, я с работы отлучилась. Оказалось, что рабочий пост Раисы Петровны — тут же, вплотную примыкает к станции. Это семенной пункт. Мы вошли в чисто подметенный двор, на транспортерной ленте я увидел пшеничный поток. Моей героине надо было с кем-то поговорить по делу. Пока она ходила по лабазам с ячменем, просом, овсом, я познакомился с ее мужем Петром Семеновичем Стрельченко. Он из этих мест, войну встретил на границе — служил срочную. Пережил всю блокаду Ленинграда, после восстанавливал границу на юге страны. Был и контужен, и от дистрофии падал, получил солдатские награды — орден Красной Звезды и медаль “За боевые заслуги”, вернулся в родные края не сразу, в мирные времена еще дослуживал. Когда вернулся, сразу приметил красивую девушку, неутомимую труженицу. В 1947 году расписались, есть трое сыновей. Работают муж и жена в этом самом заготзерне. Освободилась Раиса Петровна, и я попросил ее рассказать, как было дело тогда, 25 марта 1942 года. — А чего рассказывать? Ведь я поняла, что произошло, из вашей заметки в газете. Так что вы лучше меня знаете. Потом в учебнике “Родная речь” для 4-го класса была эта заметка, только еще короче. Мои дети в школе изучали про маму. Сейчас, кажется, другой учебник вышел, без рассказа о девочке, спасшей поезд. Но я настаиваю. Мы сидим за столом в доме Стрельченко, у накрытого плетеной салфеткой телевизора. На славном мягком украинском языке Раиса Петровна рассказывает, я записываю: — На станции в ту ночь оставались 2 пассажирских вагона и 4 цистерны. Когда пути загружены — тревожно: он может прилететь... Отец как раз дежурил. Мы в селе снимали квартиру, то есть комнатку, жили тесно. У меня были еще маленькие тогда — два брата, две сестры. На заре проснулась: бомбежка. Волнуясь за отца, оделась по-быстрому и бегом на станцию. Когда вскарабкалась на насыпь, увидела свежие воронки, разрушенный путь. Растерялась: бежать на станцию? А вдруг поезд? Решила ждать. И вот состав идет. Берет разгон. Машинист дает гудок, чтоб я ушла с пути. Хотел проскочить — местность открытая, небо чистое... Я махала платком, кричала, хотя знала — не докричишься. Но выбора не было: я и сбежать с полотна не успела бы. Все же эшелон встал передо мной, то есть перед воронками. А я, не знаю уж почему, в обморок. Когда пришла в себя — вокруг какой-то дикий праздник. Красноармейцы кричат, друг дружку обнимают, мне что-то говорят. Стали мне дарить кто что. Я домой шла с гитарой. Эшелон разгрузился, все уехали, у нас жизнь потекла по-прежнему. В годовщину войны, как раз 22 июня, фашисты заняли село и станцию. Семь месяцев под оккупацией. Говорят, не так уж долго. Но тяжело было. Школу закрыли, разрушили все. Учиться мне больше не пришлось. Семья огромная, надо растить сестер, братьев. — А гвардейцы не писали? Не пытались вас найти? — Некогда им было.— Раиса Петровна по-доброму улыбается.— Воевали, остановиться да посмотреть назад не могли. Они адреса моего не знали, да и не было после войны адреса — всё село в разоре. Это и мне Раиса Петровна отпускает грехи, а я сам перед собой так легко не оправдаюсь. В Харькове бывал не раз, на юг, на курорт проезжал поблизости... Что бы заехать в Шиповатое, спросить про Балагову? Но ни я, ни мои товарищи-гвардейцы ни в сорок третьем, ни в сорок пятом, ни в шестидесятом не искали девочку, спасшую жизнь личного состава гвардейского саперного батальона. Впрочем, и Рая, а потом Раиса Петровна, никому не рассказывала о том, что произошло 25 марта 1942 года. Да и считала ли она свой поступок подвигом? Вот ее ответ: — Как-то не принято у нас о себе говорить. А чтоб рельсы были в порядке, дети железнодорожников всегда смотрят. Я еще раньше, в мирное время, совсем маленькой заметила лопнувший рельс, премирована была. На войне забот хватало у солдат. А в 1964 году в Великий Бурлук пришло письмо из города Кургана: “Нет ли у вас тов. Палаговой, она наш эшелон остановила перед гибелью”. Искал один славный человек, ветеран, он потом приезжал, мы теперь в переписке. Вот его фотография: На стене, в рамке, набор семейных фотографий — свадьба, младенцы, родственники. И маленькая — с документа — фотография подполковника. Он тоже — как член семьи. Это он написал, хоть и фамилию своей спасительницы помнил неточно. И от его письма пошло: и санинструктор Мария Маслюк (теперь ее фамилия Лесникова, она живет в Риге), и комбат полковник в отставке Горлов, и сам генерал-полковник Александр Родимцев, дважды Герой Советского Союза,— все написали! А начал поиск подполковник запаса Григорий Гулько — ему и честь. Вспомнили, что тогда, в марте 1942 года, заполнен был на девочку наградной лист, но документы погибли в тяжелых боях второго лета войны. В день двадцатилетия Победы Раису Петровну вызвали в Великий Бурлук, в военкомат, хотя она никогда военной не была. Вручили медаль “За боевые заслуги” — такую же, как у мужа за участие в боях на границе. Было торжество, приехали седые гвардейцы, называли Раису Петровну героем и своей спасительницей, добавили к медали еще два знака “Ветеран 8-й гвардейской армии” и “Ветеран 13-й гвардейской дивизии”... Тут и весь район узнал, хотя, в общем-то, секрета не было: в “Родной речи” упоминалось, но словно не о землячке написано в учебнике. Еще десять лет прошло, и райком комсомола решил установить памятную доску на станции Шиповатое. Но мало осталось гвардейцев-саперов! ...Затерялся в пламени войны след Якова Момана, сапера, мечтавшего заслужить для Раи Золотую Звезду (может, прочтет эти строки, откликнется, может, жив? Я в чудеса верю!). История нетороплива и порой распоряжается прошлым по своему усмотрению. Годы, время, другие события, сопоставление фактов с фактами, подобными и противоположными,— все это происходит с нами и вокруг нас. Не сразу становятся очевидными истинные ценности, иные дела, казавшиеся важными, тускнеют и растворяются во времени, не оставив следа, а другие, считавшиеся несущественными, приобретают новую значимость. Случай с подвигом Раи Балаговой не является исключением в этом неровном ряду. Раиса Петровна не искала славы, наверное, потому слава сама пришла на порог ее скромного трудового дома, стоящего на краю пристанционного поселка, километрах в двух от места ее прекрасного подвига. Я побывал в школе, где училась Рая Балагова. Мы пришли туда из сельского Дворца культуры, прекрасного здания, недавно выросшего в центре села. В отличие от дворца, здание школы старое. В сожженном врагом, разрушенном дотла селе Шиповатом все же сохранился его остов, и возрождение села началось именно со школы. Первое время колхозники жили в сарайчиках, ютились в землянках, но школа действовала. Пусть в чернильницах густел лиловый лед, пусть во всем отказывали себе учителя, но никакая метель не могла замести ведущую к школьной усадьбе тропинку с отпечатками маленьких ног. Правда, трудно было после освобождения с комплектованием старших классов, потому что подростки взяли на свои плечи взрослую ношу груда и забот. Не удалось сесть за парту и Рае Балаговой. Раиса Петровна вспоминает, как тяжело было ходить мимо школы — работать на станцию. Не раз заглядывала в приоткрытую дверь своего класса бывшая ученица, а там, за той партой, где до войны сидела она, уже восседали другие, совсем юные граждане села Шиповатого. Директор школы-десятилетки, старый и многоопытный учитель Иван Мальцев, водил меня и показывал свои владения, знакомил с сегодняшними учениками, мы заглянули в дверь, а потом и зашли в лингафонный кабинет, бывший когда-то тем самым классом, где сидела за партой Рая Балагова. Парт в старом (моем!) понимании этой школьной мебели давно не существует. Лакированный стол с магнитофонными наушниками на специальных подставках, первый стол налево у окна под нарисованными яркими красками назидательными изречениями на английском языке,— директор школы уважительно представил мне как “парту Раи Балаговой”. Оказывается, в школе уже несколько лет существует собственная особая традиция — за партой сидят землячки героини, отличившейся ученицы... Из этой же школы вышли в жизнь три сына Раисы Балаговой. Старший, родившийся через три года после войны,— Петр, окончил 8 классов, а потом шагнул в производственное обучение. Юрий и Валентин получили здесь аттестаты зрелости. Все трое уходили отсюда в армию; отслужив, вернулись в родительский дом... Впрочем, понятие “родительский дом” требует некоторого уточнения. Родились все три сына Раисы Петровны в кое-как сколоченном сарайчике, сложенном на месте разрушенной хаты. А потом, когда подросли, вместе с матерью и отцом собственными руками сложили из кирпича колхозной выделки крепкий ладный четырехкомнатный дом, в котором я и застал на следующее утро всю семью в сборе. Я пробыл в доме Раисы Петровны два дня. Особенно запомнилось утро, когда вся семья восседала в самой большой комнате, именуемой в деревне залом, неторопливо завтракала, слушала рассказ отца о самых близких друзьях — ветеранах 13-й гвардейской, ее прославленного саперного батальона. Мать хлопотала вокруг угощения, а сыны сидели тихо и чинно, внимая мягкой русско-украинской речи отца. Расположились сыны по старшинству: праворучь матери — Петр Петрович, здешний путеец, Юрий Петрович — механизатор заготзерна в районе, Валентин Петрович — шофер “Сельхозтехники”. Кареглазые, смуглые, крепкие, с волнистыми прическами, они были степенны, предупредительны и виду не подавали, что спешат на работу, вышли из-за стола, лишь когда поднялись родители. А Петр Семенович и Раиса Петровна, попросив передать привет, если встречу кого из 13-й гвардейской, надели рабочие ватники и пошли через дорогу к месту своих сегодняшних деяний: на хлебоприемное предприятие, где отбирается зерно для будущего урожая, при станции Шиповатое, где 25 марта 1942 года пионерка Рая спасла от неминуемой гибели гвардейский эшелон. (Е. ДОЛМАТОВСКИЙ) |
| | Печать | |
|
|
|||||
