 |
Наталья Морозова: «Какую же прекрасную страну мы потеряли!
И какие же прекрасные люди жили и работали в той стране. Да что там говорить, если прекрасны даже осколки от погубленной страны...» |
 |
 |
|
 |
Великая Страна СССР |
|||
|
|||||||||||||||||||
| ПИОНЕРСКИЙ САЛЮТ (Борис Гайдай, Иван Сацкий, Анатолий Буценко 1944) |
|
За последнее время Борис сильно изменился. Стал серьезнее, взрослее, строже. Целыми днями где-то пропадал, нередко исчезал и вечерами. Несколько раз мать замечала у него какие-то свертки. Однажды развернула — листовки. — Где взял? — спросила у сына. — За околицей подобрал, мама,— Борис виновато прячет глаза. Мать молчит. Понимает — теперь уж сына дома не удержишь. Вырос. За несколько месяцев на несколько лет. Вскоре Борис огорошил мать неожиданным заявлением: — Пастухом становлюсь, мама. Буду корову тети Фени пасти. Неделю, вторую выгоняет паренек рыжебокую буренку на сочные травы, но не зеленый луг привлекает его внимание, а большие зеленые цистерны с бензином на немецком складе горючего. Стоят они совсем близко, сразу за лужком. В каждой — не один десяток тонн первоклассного авиационного бензина, предназначенного для бомбардировщиков с черными крестами на крыльях. Наконец повадки часовых изучены, лаз в колючей проволоке приготовлен. Дождавшись удобной минуты, пионер пробирается под проволокой и, прижимаясь к земле, ползет к ближайшей цистерне. Вот она уже совсем рядом, еще десять шагов, пять, два... Бешено колотится сердце. Рука тянется к крану. Мгновение — и мощная струя бензина с шумом устремляется прочь из хранилища. Дома Борис отдает матери пахнущую бензином майку. — Спрячь, мама. Не вышел из меня пастух. Буду искать другую специальность,— и улыбаясь, добавляет непонятную для матери фразу: — А бомбардировщики-то не полетят... — Толя, Анатолий, Толька! — Борис со всех ног бежит за крепким плечистым парнем, что неторопливо шагает к станции.— Толька ты? Парень оборачивается, улыбается, протягивает руки. — Здоров, Боря. Давненько не виделись. — А я смотрю издалека — ты или не ты? Помужал здорово... Ребята испытующе глядят друг другу в глаза. Разговор начинается словно ощупью. — Дядю Павла и Тамару расстреляли,— бросает пробный шар Гайдай. — Мать болеет, истощение...— вздыхает Буценко. — А моя скрывается,— продолжает Борис.— Ей повестка пришла в Германию, на работы... — Сволочи! — вырывается у Анатолия.— Скоро наши? Не слыхал? Не спеша шли мальчишки к станции. Со стороны казалось, что говорят они о своих пустяковых ребячьих делах. Но это было не так. Через неделю Борис Гайдай пришел в депо и предъявил направление на работу в качестве обтирщика паровозов, выданное городской биржей труда. Представился начальству. — День добрый, пан Куриш,— низко поклонился он старшему дежурному по депо, которого хорошо знал и до войны. Куриш работал тогда машинистом, был угрюм и нелюдим. В депо его не любили и, как выяснилось, не напрасно. После прихода немцев он тотчас отправился на поклон к коменданту, предложил свои услуги и передал, угодливо улыбаясь, список железнодорожников-коммунистов, оставшихся в городе. — А-а, Гайдаево отродье,— хмуро встретил он Бориса.— Знаю я ваше семейство — большевик на большевике. Смотри у меня, сучий сын, если что замечу — сразу к стенке... Понял? На этом и кончилась церемония вступления в должность. Дали пареньку охапку ветоши, и пошел он к паровозам, оглядываясь по сторонам: где же здесь Анатолий? Буценко Гайдай нашел возле скатоопускной канавы. Толя был не один. Рядом с ним сидел паренек в драной одежонке. — Знакомься, Боря,— представил паренька Анатолий.— Это Ваня Сацкий,— и добавил, заметив настороженный взгляд Гайдая: — Свой парень, совсем свой. Багато от фрицев натерпелся. Иван Сацкий действительно натерпелся. Родился и вырос он в селе Нижний Булатец, что в двух километрах от города. До войны кончил семилетку, хотел учиться и дальше, но не удалось — в Лубны пришли немцы. Несколько раз хватали Ваню патрули и отводили на сборный пункт, где формировались рабочие отряды для отправки в Германию. И каждый раз Сацкий бежал. Его ловили, жестоко избивали, но сломить упорство паренька не могли. Так и не уехал он на чужбину. Случайно удалось устроиться в депо. Здесь познакомился с Буценко. Подружились. А теперь вот и Гайдай с ними. — Что ж, теперь нас трое,— сказал Борис.— Это уже сила. Дайте срок, ребята, такое придумаем, что фашистам жарко станет. Шли дни, недели. Ребята работали в депо, внимательно присматривались к окружающему. Теперь они уже знали, что Лубенское депо — крупнейшее на этом участке дороги. Сюда приходили на ремонт паровозы из Ромодана, Пирятина, Гребенок и других крупных станций. Пришла как-то Гайдаю мысль — взорвать депо. Но он сразу же от нее отказался: негде достать взрывчатки. Потом ребята вынашивали другую идею — устроить крушение на линии Ромодан — Лубны. В одном месте там колея проложена под самым обрывом. — Ох, и лететь они будут оттуда! — восторженно развивал свою мысль Борис. — Для этого тоже взрывчатка нужна,— охладил его пыл Буценко. — Посоветоваться бы с кем-нибудь,— мечтательно проговорил Сацкий. И такой человек нашелся. Пришел как-то в депо пышущий паром и дымом локомотив. Ребята кинулись к паровозу — вытирать грязный котел, будку, тендер. — Стараетесь, хлопчики? — раздался сверху голос. Из будки спускался пожилой, чуть сутулый машинист с коричневым от жара и копоти лицом. — Здравствуйте, дядя Нестор,— обрадовался Гайдай.— Давно вас не видел. Машиниста-наставника Нестора Иовича Малия Борис не раз встречал до войны в доме своего дяди Павла Потаповича Гайдая. О Несторе Малие тогда говорили, что машинист он классный, но от политики далек. Беспартийный, на собраниях не выступает, от общественной работы отмахивается. Припомнив все это, Борис решил с Малием не откровенничать. Не знал паренек, что война, оккупация, опасность, нависшая над Родиной, в корне изменили старого машиниста. Поэтому и не понял Гайдай той особой, многозначительной интонации, с которой представил ребят Нестор Иович своему помощнику Миронченко: Это племянник расстрелянного Павла Гайдая, двоюродный брат Тамары, тоже расстрелянной. А это его дружки. Так-то... Нестор Малий был человек молчаливый, говорил всегда коротко, скупыми фразами. Поэтому ребята больше привязались к Миронченко, живому, общительному, горячему. Паровоз Малия стоял в ремонте долго, и ребята частенько встречались со старым машинистом и его помощником. Однажды после очередного разговора с Миронченко Борис прибежал к друзьям с радостным, сияющим лицом. — Помните, мы жалели, что некому нам помочь? — выпалил он скороговоркой.— Так вот, такой человек есть! Миронченко зашел в депо на третий день нового года. — Есть разговор,— бросил он на ходу Гайдаю.— В обед у проходной встретимся. Ребят возьми. Разговор был деловой, конкретный, лаконичный. — Наши войска наступают,— говорил Миронченко.— Возможно, скоро подойдут к Лубнам. Помощь Красной Армии с тыла будет нужна в ближайшие дни. Нужно действовать! Ребята переглянулись. Сацкий толкнул Бориса локтем: “Говори”. И Гайдай, стараясь не спешить, подробно рассказал Миронченко о смелом замысле, родившемся у трех друзей в новогоднюю ночь. — Вывести из строя поворотный круг? — переспросил Миронченко, когда Борис умолк.— Да, это хорошая мысль. Не прошло и десяти дней после памятного разговора с Миронченко, как план действий был разработан и уточнен до мелочей. Оставалось только назначить день. Как-то само собой получилось, что командиром группы ребята признали Гайдая и теперь молча терпеливо ждали его сигнала. На станции тем временем становилось все оживленнее. Зачастили с фронта эшелоны с ранеными, навстречу им один за другим мчались экстренные составы с техникой, боеприпасами, горючим. — Скорее, ребята,— сказал однажды Гайдай Сацкому и Буценко.— По всему видно, бегут фрицы. Скоро грохнем! Юные подпольщики не знали, что в этот же день немецкий комендант депо герр Швале долго говорил по телефону с генералом. — Имейте в виду,— журчал в трубке генеральский голос,— сейчас депо должно работать, как никогда, четко и ритмично. Мы выравниваем линию фронта, и войскам придется, возможно, отойти на новые позиции. Их транспортировка зависит от количества исправных паровозов, от вас, герр Швале... Утром 27 января Борис проснулся раньше обычного. Стрелка старенького будильника стояла на четырех. Он сел на топчане, потер ладонями лицо, стараясь понять, что подняло его в такую рань. И вдруг почувствовал, именно почувствовал, а не услышал, что к привычным шорохам снежной крупки за стеной, к мирному посапыванию деда примешиваются еще какие-то странные, приглушенные звуки. Прислушался. Потом вскочил и, не одеваясь, рванул дверь. Вместе с волной колючего морозного воздуха в хату ворвался далекий, но мощный гул, точно где-то там, за горизонтом, бушевала задорная апрельская гроза. Горячая волна радости захлестнула паренька. Он узнал этот далекий голос. Говорили пушки. — Дед,— затормошил Борис старика,— дед, вставай! Стреляют, слышишь? Наши идут. Наши! В эту ночь многие проснулись до рассвета. В окнах мелькали робкие огоньки. Скрипели в кромешной тьме зимней ночи дверные петли. Люди выходили из домов и, не обращая внимания на мороз, подолгу стояли и слушали, слушали, слушали. Гул канонады становился все громче, все яснее. Красная Армия наступала... Наскоро перекусив и бросив деду короткое “пока”, убежал в депо Гайдай. Шагая к станции, долго оглядывался на родную хату Сацкий. Буценко, прощаясь с матерью, неожиданно для самого себя крепко обнял ее и поцеловал. Недоуменно посмотрела ему в след мать — необычная нежность... В депо в это утро немцев было больше, чем всегда. Беспокойно вышагивал негнущимися ногами сам герр Швале, среди замасленных спецовок рабочих нет-нет да и мелькал черный мундир гестаповца. На выходе стояла усиленная охрана, ощупывая глазами каждого проходящего. Мрачный и злой метался от канавы к канаве пан Куриш. Депо было буквально забито паровозами. Больше двадцати мощных локомотивов стояло на ремонтных канавах. Немцы нетерпеливо подгоняли рабочих: “Шнель, шнель!” Каждый паровоз был на счету. Каждый паровоз — это еще один состав с войсками, которым удастся уехать на запад, избежать разгрома, еще один эшелон с боеприпасами, которые помогут хоть на несколько часов задержать наступление Советской Армии. Ребята проворно орудовали, счищая грязь и копоть с крутых паровозных боков. — Я узнал,— вполголоса проговорил Гайдай.— К полудню выйдет паровоз со второй канавы. Будьте готовы. В перерыв не уходить. Ох, как ждали ребята удара гонга! Но прозвучал он все равно неожиданно. Работа приостановилась. Депо начало затихать. На считанные минуты. Промелькнут они, и вновь зазвенят молотки, загрохочет металл, запоют свою песню вышедшие на линию паровозы. Но сейчас было тихо и пустынно в депо. На считанные минуты. — Пошли! — шепнул Борис. Трое в замасленных спецовках, медленно, прячась за бочками, фермами перекрытий, пробирались вперед. Вот, наконец, и вторая канава. Горячий, заново отремонтированный немецкий паровоз невозмутимо попыхивал белесым паром. Бригады нет. Буценко оглянулся назад. — Все в порядке,— шепотом доложил он Борису,— круг разведен. Поворотный круг — большая круглая яма, в которой на оси вращается отрезок железнодорожной колеи, своеобразный мостик, через который обязательно проходит, прежде чем попасть в депо, каждый паровоз. Это ключ к депо, к каждой из ремонтных канав. Сейчас он разведен, то есть направлен перпендикулярно ко второй канаве, колея которой обрывается на краю ямы блестящим обрезом рельсов. В десяти шагах от паровоза Гайдай не выдержал — поднялся во весь рост и бросился к сопящему чудовищу. Ребята за ним. И вот все они в будке. Три пары рук рванули реверс. Машина вздрогнула, скрипнули, проворачиваясь, колеса. — Вниз! — скомандовал Борис.— Живо! Как зачарованные смотрели ребята на паровоз. Он медленно, точно нехотя, двинулся к зияющей яме поворотного круга. С каждым поворотом колес скорость его нарастала. Тридцать метров до обрыва, двадцать, десять... Надо бежать, спрятаться, но ноги словно приросли к земле. Ребята не видели, как, бешено размахивая руками, выбежал из-за угла Куриш. Тяжкий удар всколыхнул воздух, пронзительно заскрежетало железо, ухнул взрыв, заплясало жаркое пламя. На том месте, где минуту назад стоял ажурный мостик поворотного круга, громоздилась куча пылающих обломков. Далеко за пределы станции промчалось многоголосие этого взрыва, точно приветственный пионерский салют наступающим частям Советской Армии. ...Через час герр Швале со страхом поднял телефонную трубку. — Вы понимаете, что натворили?! — визжал генеральский голос.— Сейчас нам легче потерять целую дивизию, чем депо!.. Вы... болван, Швале... Допрашивали пионеров несколько дней. — Кто дал задание? — допытывался гестаповец-следователь.— С кем были связаны? — С народом,— шевелил разбитыми губами Гайдай. И снова начинался мучительный допрос, после которого ребята даже не могли сами добраться до своей камеры. На пятый день следователь встретил их торжествующей улыбкой. — Мы все знаем,— заявил он.— Вы действовали заодно с машинистами-диверсантами Малием и Миронченко. У вас был общий план диверсий. Буценко настороженно поднял голову: откуда им это известно? — Ну, вот вы и выдали себя, щенки,— захохотал гестаповец.— Теперь все ясно, вам эти диверсанты велели уничтожить поворотный круг в депо, а сами они устроили лобовое столкновение двух воинских эшелонов... Звенья одной цепочки... — Вот молодцы! — вырвалось у Гайдая. — Молчать, негодяи! — заорал следователь.— Теперь уж вы заговорите, всех назовете... всех остальных. Но пионеры так и не заговорили. 9 февраля на рассвете за ними пришли. Сацкий с трудом встал на ноги. Буценко подняться не мог. Гайдай бредил в беспамятстве. Дюжие конвоиры подхватили ребят, выволокли во двор, к большому закрытому грузовику, бросили в кузов. — Здорово, хлопчики! — раздался знакомый голос. — Дядя Нестор,— чуть улыбнулся Буценко.— И вас тоже... И Миронченко... — Держитесь, хлопчики, держитесь,— Нестор Малий потрепал ребят по голове.— Великое дело вы сделали. ...На следующий день в газете “Лубенский вестник”, которую издавала немецкая комендатура, в разделе хроники появилось короткое сообщение, всего несколько строк: “Вчера германскими военными властями расстреляны пять большевистских железнодорожников-диверсантов”. Полтора месяца не могли гитлеровцы восстановить поворотный круг в депо станции Лубны. Полтора месяца стояли взаперти двадцать два немецких паровоза, а остальные локомотивы негде было ремонтировать. После освобождения Лубен Советской Армией подлые предатели Родины Куриш и другие понесли заслуженное и суровое наказание. С тех пор прошло уже немало лет. Славный подвиг юных патриотов не забыт. Светлые образы героев-пионеров живут в сердцах людей. Не увядают цветы у подножия памятника Гайдаю, Буценко и Сацкому. В дни торжественных сборов дружин склоняются к нему алые пионерские знамена. Часто приходят к памятнику школьники, и здесь у гордой гранитной скалы дают клятву быть такими же, как Борис Гайдай, Иван Сацкий, Анатолий Буценко. (Б. КРАЕВСКИЙ) |
| | Печать | |
|
|
|||||
